к вечеру «Лебедь» снялся с якоря и неторопливо вышел из гавани: запускать фейерверки возле причалов, где было не протолкнуться, сочли слишком опасной затеей — ветер поднялся сильный, а достаточно одной искры, чтобы вспыхнули снасти!

В открытом море было так тихо и спокойно… Я невольно залюбовалась волнами и очнулась, только когда Эрвин обнял меня за талию.

— Какой простор, — негромко сказал он. — Не разберешь, где кончается море и начинается небо. А может, они и вовсе не разделены, просто мы этого не видим своим слабым человеческим зрением? Говорят ведь опытные мореходы, мол, в бурю небо с водой перемешиваются…

Я прижалась к его плечу.

— Скоро начнется фейерверк, — сказал он мне на ухо. — Как только стемнеет. Ветер немного стих, небо ясное, будет красиво!

Как на «Ретивом», — подумала я и невольно поежилась.

Должно быть, Эрвин угадал мои мысли, потому что еще крепче обнял меня. А потом сказал вдруг:

— Странные мысли приходят мне в голову на этом корабле. Так и тянет скинуть плащ, развернуть крылья, и наплевать, знает кто о моем увечье или нет… Крылья… — повторил он и нерадостно усмехнулся. — Одно крыло. С одним не взлетишь, если только с верхушки башни — раз, и вниз. И делу конец…

За спиной гулко бабахнуло, и в темном вечернем небе распустился огненный цветок, а за ним взмыл ввысь извивающийся зверь — не то морской змей, не то какое-то сказочное чудовище, — закрутился колесом и рассыпался искрами. Потом были еще огненные фонтаны, бившие, казалось, со дна моря, какие-то мерцающие облака, но меня они не радовали.

— Вспоминаешь праздник на «Ретивом»? — спросил вдруг Эрвин, и я кивнула. — Я так и подумал. Идем лучше в каюту, не хочу я смотреть на это. Красиво, а радости никакой…

Каюта была невелика, но и на том спасибо: всех гостей так разместить не вышло бы, и многие ночевали на палубе, в шатрах. Впрочем, вряд ли кто-то собирался спать сегодняшней ночью: веселые выкрики и песни говорили сами за себя.

«Я тоже не собираюсь спать», — подумала я, освобождая Эрвина от неизменного плаща. И от камзола, и… нет, рубашку пришлось оставить, не то и я обзавелась бы ожогами по всему телу!

— Мы же договорились, Марлин! — попытался он отстраниться, но я оказалась сильнее.

Иллюминатор был открыт, и морской ветер доносил соленые брызги — они приятно остужали разгоряченную кожу: мне было жарко и от желания, и от неловкости. Со стороны же, наверно, это действо выглядело вовсе уж смешно и нелепо, но подсматривать за нами было некому, и на том спасибо! А услышать нас вряд ли могли: на палубе веселились так, что корабль раскачивался поперек волны… хотя, возможно, мне это просто показалось.

Я еще успела подумать о том, что та же Селеста, скорее всего, и знать не знала, что происходит между мужчиной и женщиной: знатным девушкам об этом разве только мать или замужняя сестра перед брачной ночью на ушко шепнет… Бедный ее супруг!

Ну а нам с сестрами бабушка еще в малолетстве объяснила все, что надлежит знать девушкам на выданье, а чтобы мы не хихикали, не скупилась на затрещины. Ну да будто мы и до того не видели, как любят друг друга дельфины и тюлени!

— Я не хотел, чтобы это случилось вот так, — глухо проговорил Эрвин, тяжело переводя дыхание. — В чужой постели…

«Скажи еще, с чужой женой!» — прищурилась я, а он отвел глаза и добавил:

— И из жалости к калеке.

«Из жалости пусть с тобой портовые шлюхи спят!» — подумала я, а Эрвин, уже выучившийся понимать меня без слов, сказал:

— Нет уж, я на них разорюсь!

«До чего же глупы бывают люди!» — подумала я и уснула, не выпуская его руки, а проснулась рано поутру от поцелуя.

— С добрым утром, — тихо сказал Эрвин, а я улыбнулась в ответ. — Я…

Я высвободила руку и попыталась обнять его, но он отстранился и пристально взглянул мне в лицо..

— Так нечестно, — произнес он негромко, — ты ведь не любишь меня, Марлин. Я похож на Клауса, в этом все дело. Если бы тебе встретился кто-то еще из моих братьев…

«Глупец! — теперь я разозлилась всерьез. — Думай обо мне, что хочешь, но я с тобой вовсе не потому, что вы с братом похожи. Да вы вовсе не похожи, если уж на то пошло!»

— Наверно, я просто боюсь поверить в то, что кому-то понадобился именно я, — с невеселой усмешкой произнес Эрвин. — Самый младший и самый никчемный. Урод и калека.

«Художник и поэт, — улыбнулась я в ответ, — пускай стихоплет из тебя и неважный, зато искренний. Ты умный и добрый. А что не красавец, так и я по нашим меркам не вовсе хороша!»

— Марлин, я спросил тебя тогда, — сказал он, помолчав, — может ли быть потомство у людей и русалок… Ты ответила «да», но не солгала ли ты мне ради утешения?

Я покачала головой. Зачем же врать о подобном?

— Тогда мне не страшно умирать, — тихо произнес он и поцеловал меня в висок. — Если я могу надеяться, что хотя бы часть меня останется здесь, я уйду спокойно… Да что же ты делаешь?!

Я всего лишь сдавила его плечо до боли, до синих синяков, которых все равно не будет видно под рубахой, потому что ему рано было думать о смерти. И он знать не знал, что русалки могут иметь потомство и от умерших мужей — наше тело умеет и не такое. Конечно, через полвека такое проделать не получится, но, скажем, дюжина лет — не срок. Младший мой дядя родился через три года после гибели бабушкиного супруга, и никто никогда не осмеливался усомниться в его происхождении!

Но сейчас я не могла себе позволить ничего подобного. Скажите на милость, как прикажете разыскивать колдунью и, возможно, бороться с ней, будучи в положении? Это в воде я осталась бы достаточно быстрой и сильной, но и то вынуждена была бы беречься, а на суше вовсе сделалась бы беспомощной! Я видела человеческих женщин и прекрасно понимала, что в таком состоянии не сумею ни убежать, ни дать отпор… Нет уж, придется Эрвину подождать! И если уж он хочет увидеть потомство, мысли о смерти ему придется оставить пусть и не навсегда, но до глубокой старости, это уж точно…

— Уже полдень, — произнес Эрвин, прислушавшись к бою склянок, но даже не подумал встать. — Ты не проголодалась?

Я покачала головой. Вот пить хотелось, это верно, но в каюте нашелся