Он все время хотел приехать, посидеть-поговорить, как они это делали прежде, и отделить наконец зерна истиной дружбы от недостойных плевел. Но – время, время. Где было его взять в те окаянные годы?

В одном Дымов был уверен на двести процентов: если что-то серьезное понадобится ему от Мишки, или наоборот, они оба все сделают мгновенно.

Когда Андрей Семенович стал заниматься бизнесом, вероятность подружиться с кем-то, как с Мишкой, начала приближаться к нулю. После перестройки в стране наступила эпоха всеобщего озверения, а возможна ли дружба среди зверей, зоология почему-то умалчивает.

После ужина Андрей Семенович начал планировать завтрашний, последний перед отъездом день – субботу. Он хотел провести его с семьей, не думая ни о чем и ни о ком, кроме своих женщин. Может, пообедать где-нибудь в ресторане на берегу Финского залива с женой, тещей, семьей старшей дочери и, конечно, с младшей, если она не ускачет куда-нибудь с подругами? Очень хотелось прижать к себе внучку (дочерей поди-ка прижми – в ответ так прижмут, что мало не покажется). Но вдруг он вспомнил, что приглашен на 50-летие к одному знакомому, управляющему банком. Конечно, в нынешней ситуации ходить на такие мероприятия было не с руки, но уж больно мужик хороший и вызывающий уважение, а это сейчас редкость. Дымов считал, что социальное положение обязывает его прежде всего думать о деле, а личные вопросы должны находиться на втором плане. Не пойти на юбилей было бы равнозначно смене жизненных приоритетов, чего Андрей Семенович допустить не мог.

И вот он сидит в ресторане, среди приятных людей и старается, как обычно, быть на виду, а не молчаливо жевать вкусненькое. Это с трудом, но получается. Вероятно, он даже говорит что-то остроумное и смешное, потому что все вокруг хохочут. При этом его сильно тянет домой, к жене и дочке. Хочется прилечь на любимый диван, посадить рядом своих женщин, взять их за руки и держать долго, насколько возможно, – до самого вылета. Еще бы старшую с внучкой и зятем в гости. Вот было бы счастье! Но он не дома.

В реальность его вернул вопрос тамады, интересовавшегося, будет ли Андрей Семенович выступать с поздравлением юбиляру.

– Конечно, а как иначе? Вы что, думали, я только девушек обхаживать сюда пришел? – спросил он, стараясь снова стать самим собой.

– Тогда вы следующий, Андрей Семенович, – провозгласил тамада, который в обычной жизни возглавлял канцелярию банка.

Ни разу в жизни у Дымова не возникало проблем с речами. Более того, его выступления никогда не были формальными, типа: «Желаю успехов в труде и счастья в личной жизни». Но сейчас он шел к микрофону, держа в руках подарок (огромный набор каких-то импортных штуковин то ли для охоты на дичь, то ли для того, чтобы эту дичь готовить), и с ужасом понимал, что ему нечего сказать. Положение усугублялось тем, что рядом с юбиляром, сидевшим вместе супругой за центральным столом, были друзья его боевой молодости, теперь занимавшие высокие государственные посты.

Андрей Семенович не мог ударить лицом в грязь, при таких людях и подавно. Ему казалось, что он идет очень долго. Несколько метров от его места за столом до импровизированной трибуны превратились в десятки километров, а идея выступления все не приходила. В голове вертелись лишь мысли о том, как завтра он будет выходить из дома. Встав к микрофону, Дымов думал об одном: «Готов драться на всех фронтах».

Эта глупая фраза, услышанная им когда-то с экрана телевизора, вдруг сотворила чудо. И он заговорил:

– Мы познакомились с Иваном Алексеевичем в жаркие, раскаленные августовские дни 1998 года. Как вы все хорошо помните, земля горела под ногами нарождающегося класса буржуазии.

По залу прокатился одобрительный смешок, Андрей Семенович окончательно успокоился и уверенно продолжил:

– Вчера еще незыблемо-могущественные банки лопались, как большие мыльные пузыри, оставляя многомиллионные долги, тянувшие на дно, а проще сказать, топившие многие успешные бизнесы. Я метался из одного банка в другой, ища какое-нибудь надежное место, куда можно было бы перевести счет компании. Банк Ивана Алексеевича был седьмым по счету из тех, в которые я ездил в тот день. После предыдущих походов у меня созрел вопрос: «Почему управляющие этих банков со своими деньгами и связями (которые, если судить по их словам, были колоссальные), работают в Петербурге, а не в Нью-Йорке или Лондоне?» Зайдя к вам в кабинет, уважаемый Иван Алексеевич, я увидел очень уставшего человека, который заявил, что может дать мне всего одну гарантию: он сделает все возможное и невозможное для сохранения моих денег. Других гарантий у него нет. Знаете, что меня поразило? Вы, Иван Алексеевич, были первым банкиром, чья бабушка не ходила в один детский сад с Наиной Иосифовной, и только от вас я не услышал рассказов, как вы играли в школе в футбол с Чубайсом.

В зале пронесся одобрительный гул.

– От ваших слов, – продолжал Андрей Семенович, – веяло забытой социалистической надежностью. И, видит Бог, это ощущение меня не обмануло.

Дальше пошла классика с пожеланиями здоровья, долгих лет жизни и все той же надежности – семьи, сотрудников банка и клиентов, число которых будет только расти, а обороты – множиться.

Судя по аплодисментам из президиума и настроению зала, он все сказал как надо.

«Есть еще порох в пороховницах, – думал Андрей Семенович, возвращаясь на свое место. – Теперь можно посидеть с полчаса, выпить несколько рюмок – вон сколько незнакомых людей сразу захотели чокнуться – и домой».

Дома он почувствовал, что набрался: граммов пятьсот-шестьсот принял на грудь. Его хватило на полчаса, чтобы посидеть с семьей и рассказать, как прошел юбилей, а потом – спать, спать, спать…

Как обычно после обильных возлияний, Дымов заснул мгновенно, но часа через три проснулся. Вокруг была темнота. Только через пару минут он понял, что находится дома, уже ночь и все уснули. Он хотел закрыть глаза и вздремнуть, но боковым зрением увидел, что жена не спит. Это было на нее не похоже. Обычно она спала крепко. Не поворачивая головы и не шевелясь, Андрей Семенович скосил глаза и посмотрел на нее – очень осторожно, словно боялся, что жена услышит шум, издаваемый движением его зрачков. Но беспокойство было напрасным: Вера смотрела в потолок широко раскрытыми глазами, не видя и не слыша ничего вокруг. И в этих родных глазах было столько страдания, что ему на миг стало плохо.

«Что делать? – лихорадочно думал он. – Она все-таки что-то поняла. Что же делать?»

Остатки алкогольного дурмана мгновенно испарились, и голова заработала четко, как мощный компьютер.

«Может, не мучить жену неведением и рассказать всю правду? Нет!» Зная его характер и привычку всегда, в любых ситуациях стараться ее не беспокоить, Вера решит, что настоящая правда хуже, чем то, что он ей сказал.

Дымов уже был готов наброситься на нее с криком: «Чего это ты надумала?!» – как он накидывался на своих противников на комсомольских политбоях в школе, доказывая, что на Диком Западе безработные спят на скамейках, а у нас для рабочего класса сплошное благоденствие, а отсутствие продуктов в магазинах – происки того же Запада и временные трудности. Но быстро сообразил, что, если начнет так мелко проституировать, Вере станет еще хуже. И тут натренированный мозг выдал единственно правильное решение.