В понедельник, проходя через приемную, Андрей Семенович вместо обычного «Чаю, пожалуйста» велел пятнадцать минут никого не впускать. Потом спохватился, сообразив, что чай можно пить и в одиночестве, и попросил стакан чая покрепче.

Минут пять он сидел, прихлебывая чай из своего любимого хрустального бокала в серебряном подстаканнике – единственном дорогом предмете в кабинете, и тупо смотрел на макет парусника, стоявший на столике, как раз напротив его директорского кресла. Потом встрепенулся и вытащил из портфеля свой «ресторанный список». Он славно поработал и сделал практически все, что намечал, кроме составления завещания и разборки документов в сейфе. Завещание ему не составить (будем считать, что оно и не нужно), а навести порядок в документах он запланировал во вторник. Однако, зная свой характер, понимал, что сделает это в пятницу – в последний день на работе перед отъездом в Германию. Значит, можно заниматься текущими делами, которых накопилось великое множество.

Раздался звонок. Дымов взял трубку.

– Андрей Семенович, скажите пожалуйста, билет Алёны Викторовны у нее? – услышал он голос секретаря Людмилы.

– Какой, к черту, билет? – с недоумением спросил он и тут же сообразил, в чем дело. Все привыкли, что в заграничные командировки он ездит с Алёной, и вдруг с каким-то Жизневым.

Первым его желанием было наорать на Людмилу, чтобы не лезла с вопросами без надобности. Но вовремя спохватился: по офису пойдут разговоры, а это ни к чему. Дымову пришлось терпеливо втолковывать Люде сказку о работе Жизнева с крупными немецкими банкирами. Он еще и сдобрил все это шуткой о том, что когда два серьезных мужика едут добывать большие деньги, то бабу им брать с собой ни к чему. На этой игриво-шутливой ноте Андрей Семенович закончил разговор.

«Вроде бы Людка успокоилась», – подумал он, вешая трубку.

Еще нужно сказать о своем отъезде финансовому, но, конечно, не бред про дешевые западные кредиты. Что-нибудь про обследование. На этом информационная часть подготовки к поездке будет выполнена.

Андрей Семенович яростно набросился на работу. Так прошло четыре дня. Они были серыми, будто штаны пожарника, и похожи друг на друга, как однояйцевые близнецы. Более-менее спокойное пробуждение, завтрак, машина, изнурительная работа, снова машина, ужин и катание с дочкой по вечерним улицам: его очень радовало все более уверенное поведение дочки за рулем. И, пожалуй, все. Первые дни он боялся, что жена заведет разговор о предстоящей операции. Но она молчала, и он был благодарен Богу и ей за это молчание.

Наступила пятница, последний рабочий день перед отъездом. Как обычно, он появился в офисе около десяти, попросил чая и велел пятнадцать минут никого к себе не пускать. Несколько минут тупо глядел на Петра I, сидевшего на коне прямо перед ним. Потом встал, обошел весь кабинет, останавливаясь перед каждым любимым предметом: картиной с разведенными ленинградскими мостами, моделью парусника, фигуркой Суворова-Рымникского и фотографией Эйнштейна с большими плачущими глазами. Он был достаточно бесхозяйственным, чтобы что-то покупать себе самому. То, что висело на стенах и стояло на полочках, подарили близкие (как ему хотелось думать) люди, и от этих предметов должна была исходить положительная энергия. Он еще раз подошел к Петру, и в этот момент в голове пронеслись слова Анны Ивановны: «Угрозы для жизни нет». Петр, казалось, их услышал и ободряюще подмигнул, и Андрей Семенович отчетливо услышал шепот царя:

– Не дрейфь, мужик, все будет хорошо.

«Еще не хватало в последний день рехнуться», – подумал Андрей Семенович, сел, залпом выпил остывший чай и, сам того не желая, резко сказал секретарю:

– Финансового ко мне.

В общем, рабочий день начался. Дымову хотелось, чтобы он никогда не кончился. Ведь конец именно этого рабочего дня знаменовал для него завершение определенного этапа жизни. А в его пятьдесят семь не было желания ничего завершать. Однако в эту пятницу время не шло, а летело со скоростью сверхзвукового самолета. И вот уже час, а в два нужно идти обедать, потому что, как он и предполагал, разборка сейфа с документами останется «на сладкое» – самый конец последнего (последнего до отъезда) рабочего дня.

«Так, надо звать Алёну, – подумал он. – С ней разговоров как раз на час».

– Алёна, что у нас есть срочного?

После обеда он строго-настрого велел секретарям никого к нему не пускать вплоть до особого распоряжения. Переключил телефоны на приемную и вывалил из сейфа ворох накопившихся бумаг. И начался сизифов труд. Проблема заключалась в том, что разобраться в этих бумагах Вере и дочерям без его комментариев будет трудно. Но, если делать эту работу придется им, спрашивать будет уже не у кого. И он, скрипя зубами и матерясь, целых два часа скачущего галопом времени сортировал бумаги по папкам, писал комментарии, стараясь делать это как можно понятнее. Со злостью рвал казавшиеся неудачными пояснения и писал новые. При этом он приказал себе стать бездушной машиной, тупым железным роботом без всякой простаты и PSA в ней, чтобы мысли не расплылись, как бесформенное и безвольное тесто. И вот последняя папка готова, а подавляющее большинство бумаг оказалось никому не нужным спамом, достойным лишь корзины для мусора.

Сложив все в сейф, Дымов подумал: «Приеду и девяносто процентов оставшегося выкину».

Через минуту он вспомнил, что, говоря о будущем времени, не сплюнул трижды по своему обычаю и не постучал по дереву. За что грубо сам себя выматерил:

– Дымов, будь мужиком, твою мать.

Вот уже и четыре часа. Он велел секретарю принести море чая, снять блокаду с его кабинета и телефонов.

– Андрей Семенович, вас Элеонора Ильинична больше часа ждет в приемной, можно ей зайти? – чувствуя раздражение в голосе шефа, робко спросила Людмила.

– Конечно, пускай заходит, – рыкнул он. – Ну что, моя дорогая, сейчас будем чай пить, много чая, – объявил он Верной Норе.

– Да я уже море всего выпила, ожидая, когда ты меня впустишь, – засмеялась она.

– Еще выпьешь со мной – столько, сколько надо, – Андрей Семенович понимал, что незаслуженно резок с близким человеком. Вероятно, под нарочитой грубостью он пытался скрыть свое нежное отношение к этой маленькой женщине. – И давай выпьем чай молча, – сказал он ей, боясь во время разговора сморозить что-нибудь обидное.

– Когда ты едешь, Андрюшенька? – после двух больших чашек чая осмелилась спросить Элеонора.

– В воскресенье, в 5 часов вечера. Конечно, позвоню, когда что-нибудь решится, – предвосхищая ее просьбу, сказал он.

– А Вера знает? – робко и, наверное, боясь еще раз получить на орехи, спросила Нора.

– Правду – нет.

– Ты считаешь, это правильно? – тихо спросила Нора.

– В лоб не хочешь? – ласково спросил он, и они оба рассмеялись.

– Ладно, иди, мне еще кое-что нужно сделать, а скоро пять. Хочу сегодня пораньше уйти домой.