Но Холли Каплан не желала и слушать. Она не осуждала мою готовность простить — если здесь требовалось прощение, но забвение — уже совсем другое дело. В наших поздних, далеко за полночь разговорах она продолжала настаивать, что забыть — значит избегать проблему. Далее она перешла к тому, что отцы правы во всех спорных ситуациях, касающихся детей. Тут уже я увидел, что она говорит глупости. И, разумеется, догадывался, что этот ее вздор вызван раскаянием или виной, которые она тогда испытывала по отношению к собственному отцу. Но я ждал, когда это признает сама Холли. А тем временем мы ходили кругами. «Но разве это вообще имеет значение?» — спрашивал я себя. Я уже видел, что моя доктрина забвения — такой же вздор, как ее мысль, что забвение не нужно. Мы как будто обсуждали, сколько ангелов уместится на кончике иглы. Или как будто два еврея в храме обсуждали какую-нибудь невразумительную моральную дилемму, или два пуританина, баптиста или методиста в захолустье Теннесси.

Однажды субботним утром в конце июля мы с Холли засиделись за второй или третьей чашкой кофе на завтрак. Раздался звонок — внизу почтальон оставил нашу почту. Мы вопросительно переглянулись, спрашивая одними глазами, кто пойдет за обычно неинтересными субботними письмами. В итоге спустился я — разумеется, на лифте, в довольно рассеянном состоянии, пребывая в своих мыслях. Почтовый ящик был забит счетами, рекламой и прочим. Небрежно вытащив содержимое ящика, я захлопнул крышку. Я уже вернулся в лифт, когда начал просматривать макулатуру в поисках почты первого класса. И вдруг она нашлась — письмо от одной из сестер, первое после моей неприятной мартовской истории с ними. Я перевернул конверт и увидел, что оно от Жозефины.

От обеих сестер приходили открытки для поддержания связи, но не письма. Отчего-то казалось, что писем больше не будет — никогда. Но теперь я так и видел, как Жозефина семенит по асфальтовой дорожке к старомодному почтовому ящику у ворот и поднимает маленький металлический флажок, чтобы обозначить «разносчику», что она оставила письмо. Каким непохожим, словно из другого мира, казался ее опыт отправки письма по сравнению с моим опытом получения. Пока я вскрывал конверт, казалось, что он пришел из прошлого. Даже последняя адская поездка домой скрылась в тумане. Когда я наконец присоединился к Холли в маленьком кабинете, где она еще потягивала холодный кофе, я уже открыл конверт и прочел первые строки вслух:

Дорогой Филип,

мы сняли коттедж на Совиной горе на вторую половину июля. Отец в последнее время кажется таким слабым и удрученным, что мы решили: ему пойдет на пользу перемена обстановки. Но, разумеется, ничто его так не обрадует, как твой приезд. И незачем тебе говорить, как бы этого хотелось нам с Бетси…

Тут я отдал письмо Холли, и она — со своей новой заботой о моих отношениях с отцом — дочитала мне остальное вслух. Деталей о том, насколько отец слаб или удручен, не было, зато было много, слишком много подробностей о жилье на Совиной горе: сколько спален и туалетов в коттедже, кому он принадлежал, как они планируют питаться в гостинице Совиной горы. Отложив письмо, Холли сочувственно произнесла: «Кажется, тебе лучше съездить».

Совиная гора — старинный курорт в Камберлендских горах, или, как иногда говорят, на Камберлендском плато. Как ни называй этот географический объект, это гряда из низких гор, которая идет с севера на юг и отделяет Восточный Теннесси от Среднего. Маленький курорт на вершине одной из горбатых гор находится сравнительно недалеко от границы Алабамы и Джорджии и так близко к Чаттануге — каких-то шестьдесят километров, — что в этом городе вряд ли кто-нибудь подумает ехать туда в отпуск. Нэшвилл, в свою очередь, уже достаточно близок (в ста двадцати километрах к северо-западу), чтобы местные держали на Совиной горе дачи для визитов на выходных, но редко принимали ее всерьез как модный летний курорт. А вот для Мемфиса это ближайшее высокогорье в радиусе четырехсот километров, и потому в некоторых кругах это место считается довольно модным для посещения в июле — августе. Когда наша семья только переехала в Мемфис, мы посмеивались над тем, что люди отзываются о Совиной горе в таком духе, будто ездят в Эшвилл, Хайлендс или Хот-Спрингс в штате Вирджиния. В те дни и ноги моих сестер там бы не было, ни при каких обстоятельствах. Но теперь для них все изменилось — по крайней мере, так я понял. Многие их близкие друзья проводили на горе все лето, а поскольку поездка занимала не больше половины дня, они решили, что отец даже в своем слабом состоянии легко перенесет дорогу.

«Гостиница Совиной горы» всегда считалась пожароопасной — и, собственно говоря, сгорела дотла в январскую ночь всего через полгода после событий, которые я хочу описать. Для нас этот пожар не представляет интереса, раз произошел много позже. Я упоминаю о нем только потому, что невозможно было посмотреть на старую деревянную постройку и не подумать: «Да это же просто пороховой погреб!» Уже много лет никто не желал занимать там верхние комнаты. Использовались только номера на первом этаже — и там же, конечно, находилась столовая, невероятно популярная у летних отдыхающих. В течение двух недель в июле, когда сестры отвезли туда отца и к ним присоединился я, вестибюль и столовая гостиницы представляли собой весьма оживленную сцену.

Полагаю, поселение на Совиной горе вместе с гостиницей можно без преувеличения назвать последним местом встреч многих старожилов Нэшвилла и Мемфиса. Два города давно разошлись своими дорожками и сегодня как будто не подозревают о существовании друг друга. После нового притока в метрополии разбухшие почти до миллионного населения, уже и не вспомнить, что когда-то это были мелкие городки с одними и теми же семьями. Но в столовой гостиницы Совиной горы все еще собирались старые друзья и дальние родственники из этих мест, радующиеся встрече друг с другом. Особенно часто это зрелище можно было наблюдать на раннем ужине в воскресенье. Иногда даже в воскресный полдень здесь бывали люди, — что я сейчас и проиллюстрирую, — которые, как в старые времена, приезжали даже из Чаттануги или Ноксвилла только потому, что в детстве их брал на Совиную гору какой-нибудь пожилой родственник.

Я прибыл на Совиную гору в четверг, планируя остаться на выходные. Из-за странного расписания полетов мне пришлось прилететь в Ноксвилл и там взять напрокат машину, на которой я и проехал до горы сто шестьдесят километров. Дни, что я провел с отцом и сестрами, прошли тихо и по большей части без ярких происшествий. Просторный коттедж соответствовал описаниям в письме Жозефины, которые в подробностях подтвердило письмо Бетси, прибывшее на несколько дней позже. Моим первым впечатлением по прибытии стало то, что сестры выглядели старше, чем когда я их видел в последний раз, и стали еще более похожими друг на друга, чем раньше. Но очень скоро я понял: это только потому, что обе перестали красить волосы. Также за четыре прошедших месяца они заметно набрали вес. Но из-за того, что теперь они одевались скромнее и консервативнее, чем раньше, это не имело большого значения.

Отец же, с другой стороны, как будто усох. Волосы были уже не такие густые, да и сам он казался не таким высоким, как всего лишь четыре месяца назад. Черты лица стали грубее и крупнее. Если сестры, так сказать, прибавили в годах, то он, на мой взгляд, явно прибавил в ушах. Занятий для нас четверых нашлось немного, не считая посещения столовой в гостинице и прогулок по территории. Отец иногда даже гулял без трости, и только тогда можно было заметить его неуверенный шаг и плохое зрение. Вообще говоря, он не казался больным или несчастным, просто словно ждал, когда произойдет что-нибудь интересное — и как всегда, в его манерах было что-то такое, отчего верилось, что интересное еще обязательно произойдет. В тех случаях, когда он брал трость на совместные прогулки по территории, я видел, как тяжело он на нее опирается. Мы часто отдыхали, сидя на скамейке или прислонившись к одной из резных каменных арок, которые попадались время от времени. Ели только в гостинице. На завтрак, обед или ужин чернокожий официант из столовой выходил в конец передней веранды и бил в большой колокол, чей звон разносился до самых дальних уголков территории курорта. И где бы мы с отцом ни находились, тотчас же отправлялись в гостиницу и, конечно, всегда заставали за назначенным столиком ожидающих Бетси и Жозефину, которые обычно махали нам с противоположного конца длинной столовой с высоким потолком.