Он говорил это тихо. Его сильное душевное волнение выдавало сейчас лишь то, что он смешивал русские и немецкие слова, переходя на немецкий.

Лиза Оболенская, наклонив голову, смотрела на него.

– Какие мы грозные, Вилли Ригель.

– Я тебя предупредил. – Он все сильнее стискивал что-то в своем кулаке, опустив руку вниз. – Один раз ты мне изменила с этим своим бывшим. Я тогда стерпел от тебя. Но больше такого не жди.

– Я тебе не изменяла.

– Ты мне изменила! Ты вышла замуж.

– Потому что ты уехал. И не появлялся. Тебя годы где-то носило, Вилли Ригель.

– Ты прекрасно знала, где я и что со мной. Не было дня там, в той кемеровской дыре, чтобы я о тебе не думал! Я тебе звонил, мейлы слал! А ты думала обо мне? Ты могла приехать. Но ты не приехала. Ты меня бросила тогда. И бросила сейчас. Нашла предлог. Растоптала все! Свободы захотела? Так ты ее не получишь. Я тебе клянусь в этом.

– Еще на мече поклянись, как крестоносец. – Лиза Оболенская улыбнулась ему.

– Уходи отсюда.

Что-то хрустнуло у него в кулаке. Лиза Оболенская глянула – он все сильнее стискивал кулак, и по запястью у него текла кровь.

– Ты что опять творишь? Что там у тебя? Разожми пальцы… Ты поранился… Да разожми ты пальцы, покажи мне!

Она схватила его за руку, пытаясь разжать кулак. На миг она оказалась так близко, что ее рыжие локоны…

Вилли Ригель окунулся в этот рыжий пожар, вдохнул аромат ее духов.

– И детей ты от меня никогда не хотела. Таблетки свои пила каждый раз…Ты ничего не хотела… ничего… а я… fur dich sterben[10].

Лиза Оболенская наконец разжала его пальцы.

На ладони – шар из толстой пластмассы, тот самый, в который, будто в палантир, запаяна ее школьная фотография. Толстый пластик треснул, словно яичная скорлупа. И осколки – пусть и не стекло, но все же с острыми краями – глубоко впились в его ладонь.

– Не трогай меня! – Он вырвал у нее руку.

Осколки шарика полетели на стол, на документы, пачкая их кровью.

А он схватил ее окровавленной рукой за подбородок, снизу, сжал.

– Уходи… уходи сейчас… пока я дверь на ключ не запер…dich vergewaltigen…

– Что ты несешь? – Она сама резко вырвалась от него.

– Liebe machen Mein Diamant… Лизка, уходи быстро!.. dich vergewaltigen… изнасилую здесь сейчас… Сделаю тебе ребенка – и никуда ты от меня уже не денешься!

Он снова схватил ее окровавленной рукой – за горло. И сразу отпустил.

– Уходи! Убирайся!

Лиза Оболенская вылетела из кабинета. Пошла быстро, очень быстро по коридору. Каблучки – тук-тук, тук-тук…

Герда, Гектор Борщов, Катя – все в отделе слышали крик Вилли Ригеля: «Убирайся!»

Лиза Оболенская не глядела ни на кого. Ее зеленый топ под пиджаком в пятнах крови. И на щеках, на подбородке – кровь. Она бросила через плечо дежурному Ухову, который потрясенно созерцал всю эту картину:

– Семен Семенович, я в порядке. Это он себя поранил. Найдите ему аптечку.

– Что ж вы делаете? – воскликнул Ухов. – Вы зачем пришли, а? Мало вам свадьбы?! Доконать его хотите? Совсем сгубить? Вон отсюда! Явитесь снова – я вас сам под конвоем выдворю!

– Вы только о нем и печетесь все! – крикнула Лиза Оболенская. – А обо мне хоть кто-то из вас подумал?

Кажется, она расплакалась. Но Катя не была тогда в этом уверена. Лиза Оболенская хлопнула дверью отдела полиции.

– А говорят – любовь мир спасет, даже если все кругом полетит к чертям, – хмыкнул Гектор Борщов. – Сказки Венского леса.

– Интересно, видел ее кто-то такой сейчас? А то сфоткают и на «ютьюб» сразу выложат, – продолжил Гектор Борщов и передразнил писклявым заполошным голосом: – Караул! Полный полицейский беспредел! Адвокат лидера мусорных протестов покидает отдел полиции с окровавленным лицом! Позор сатрапам! Усатый нянь наш побежал, побежал, побежал к своему германскому чаду слезы вытирать, сажать на горшок…

Мимо Борщова и Кати промчался дежурный Ухов – стремглав, с аптечкой в руках.

Катя выждала достаточно времени, а затем сама тихонько постучала в кабинет начальника отдела полиции. Вилли Ригель с перевязанной рукой – за столом. И с маниакальной аккуратностью наводит на столе идеальный порядок, раскладывает бумаги.

– Только хуже сделали, – объявила Катя. – Зачем было так орать? Она же сама к вам пришла, Вилли! Она, как и вы, страдает. И она тоже без вас не может.

– Она без меня прекрасно обходится. И она меня не любит. Никогда не любила. Я после Омской полицейской школы откомандирован был в Анжеро-Судженск… почти Рио-де-Жанейро, да? Все думал… надеялся… ждал все… мечтал… звонил ей, мейлы слал каждый день… Этот Судженск, Кемерово – там шахты уже почти все позакрывались, шахтеры подались в бандиты, в братки… Один чистый спирт, разборки, стволы и Дом физкультурника. Я вечерами в свободное от дежурств время – на ринге… Эти, братва, полны надежд – хоть на ринге, но отметелить мента. Сначала честно один на один, а потом стенка против фрица… Чтобы дух из меня выбить, замочить. Так я там натренировался с ними – на всю жизнь опыт выживания. Ну вот и приехала бы она ко мне туда, в Анжеро-Судженск шахтерский, в этот ад, если бы любила. Как в ее книжках герои, про которых она сейчас пишет: настоящая любовь, верность… Приехала бы ко мне, вышла за меня. Нет, она нашла себе делягу с деньгами и выскочила замуж. За границей путешествовала, зажигала. Я чуть умом не тронулся, бросил все, чудом каким-то перевелся в Главк, прямо на свадьбу ее приехал. Она же от меня сейчас убежала со свадьбы, значит, и тогда могла – с той свадьбы ко мне уйти. Если бы любила… Нет, она ко мне не ушла. Жила с этим своим… спала с ним… Его семь лет не бросала. А меня бросила, отшвырнула, как тряпку. Я ей не нужен. Она хочет лишь успеха, известности и свободы. Писательница! Я ее хотел из сердца вырвать раз и навсегда… Я пытался. Но я не могу. Это значит, надо само сердце из груди вырвать.

– Вилли, вы насчет Лизы не правы, – ответила Катя, хотя снова не была уверена, так ли это. – Надо взять себя в руки. Не поддаваться эмоциям, отчаянию. У нас дело об убийстве, Вилли! Очень непростое дело. И оно все больше запутывается. Вилли, мы без вас сейчас никак. Мы не справимся с этим делом без вас.

– Все. Понял. Конец излияниям. Сказал же вам – непробиваем, как танк. Я чашу страсти осушил всю до последнего глотка… Она несет, как чашка чаю, отраду теплую кишкам.

– У Гейне не так. «Она как пунш из коньяка нас горячит, лишая сил»… Вилли, мы это дело без вас не раскроем, не осилим. Так что вы, пожалуйста, соберитесь. Вы мне ничего не сказали о пропавшем ребенке Герды Засулич. Почему? Мы сейчас поступим так: я вам сообщу, что мне поведала Кабанова насчет Гектора Борщова и что я узнала от Герды и Лизы сегодня утром о Петре Кабанове. Вы за это время придете в себя, успокоитесь и потом расскажете мне все об истории с пропажей ребенка.