пока не уловил мысленный призыв разведчицы. Неторопливо оценил её глазами картинки загубленной на корню сельской жизни. Гуляющий во все стороны высокий частокол, полуразвалившиеся дома, пустынную улочку, разбитый сруб колодца.

Но вот поток инфы забуксовал – Лэйра пялилась в одну точку, раздражая манипулятора такой нерасторопностью. Потом доложила, что в раскуроченной деревеньке проживают старик со старушкой, да малый пацан. Но выколупывать их из-под земли она в одиночку не нанималась. Вокруг их убежища нагромоздили такие укрепления, что неизвестно, как там у них внутри.

Выколупывать и не пришлось. Лэти, как самая безопасная с виду особь, спустилась по узенькой лесенке в погреб около одного из домов. Затем вступила в увещевательные переговоры. Скорбная троица выползла на белый свет с видом обреченных на смерть. Успокоили их быстро и непререкаемо: Лэйра просто оглушила страдальцев заботливым насильственным внушением. Лэти, между тем, приманила из леса олешка, который так кстати приблудился к человечьему жилью. А Паксая достала из арбалета пару молодых лесных курочек – ещё почти цыплят. Горемычные селяне сразу оживились – наголодались они изрядно: кожа да кости. Казалось бы, лес рядом, река под боком, пацан не так уж и мал – лет десять, если мысленно облепить его мясом. Вряд ли деревенский мальчишка не учён ладить силки или удить рыбу – прицепился к горемыкам Дон.

Дедушка с щемящей душу бережливостью помогал пришлому воину разделывать тушу: каждую косточку скоблил добела и складывал в корзину про запас. При этом молчал, сжимаясь и горбясь. На трижды повторившего вопрос Дона старался даже не коситься. Ковырялся в тёплом мясе своим куцым ножичком, заметно оберегая этот корявый инструмент от резких движений. Бабушка тоже прятала глаза, бестолково суетясь в пустом полуразрушенном доме. Пацан, нахохлившись – но с завистью поглядывая на Дона – также держал рот на замке. Только носом поводил, как крысёныш: принюхивался к первым полоскам мяса, которые подрумянивал собранный прямо во дворе костерок.

Поначалу вид разведённого пришельцами костра едва не остановил и без того дряхлые сердечки хозяев. Лэйра уловила дикий ужас, исходивший от них, но не стала спешить с расспросами. Только погасила этот всплеск со всей возможной мягкостью. Дон тоже отстал от диковатых молчунов, решив, что непривычно сытый желудок развяжет им языки. А то и гадины подсуетятся – это их епархия.

Паксая, уже пристроила каны на сварганенный из камней очаг и залила водой. Как самая здравомыслящая, она запретила делиться с голодающими жареным мясом. Самолично взялась за изготовление легкого куриного бульона. Бабушка, смекнув, что она затеяла, выудила из подземного жилища подходящие корешки. И прилипла к странному котелку с тяжёлой деревянной ложкой. Паксая с лёгкостью уступила ей право мешать варево. Увидав недоеденные в дороге сухари – Лэти наскребла по рюкзакам – старушка тихо беззвучно заплакала, часто смаргивая слёзы с морщинистых век.

За всеми этими хлопотами незаметно наступила ночь. Более-менее нормально пережив первую дозу бульона, хозяева робко отведали первые кусочки разваренной курятины. Отслаивающиеся волоконца они трепетно отщипывали, обнюхивали и укладывали на язык, как какой-нибудь деликатес. Пацан со свойственной детству нетерпеливой жадностью проглотил первую порцию мяса почти целиком. Паксая изругала его в хвост и в гриву, пригрозив сорвать пирушку. Но иступлённый взгляд изнасилованных голодом детских глаз рвал ей сердце.

Сомлевший дедушка недолго мялся, прогибаясь под тяжестью вопроса: что ж их довело до такой жизни? И сопел не от упрямства, а в попытке отыскать подходящие слова для правды, о которой боялся даже заикаться. Лэйра предоставила почётную роль толкача сестре – Лэти была более мягкой в обращении со своим талантом. А здесь требовалась вся деликатность мира, чтобы старик не окочурился прежде времени, переползая через образованный кем-то или чем-то барьер. Конкретная такая преграда – оценил Дон, просканировав стариков вдоль и поперёк. Вросла в толщу прожитых лет и пережитого ужаса едва ли не до самого донышка.

Старик приступил к нелёгкому восхождению на преграду осторожно. Инстинктивно сберегал свои малые силы, которые расчётливо сохранял ради внука.

– Да, жили здесь люди, – мямлил он, не сводя взгляда с огня, разгоняющего сумерки. – Много людей. Десять семей. Дети были. Свой кузнец был. Хороший кузнец. Сманивали его, да он не шёл. В большие посёлки не шёл. И в город не подался, когда зазывали. Долго зазывали. А он не шёл. И сын его не шёл. Тоже хорошим кузнецом стал. Мы хорошо жили.

– И почему же тогда твои родичи ушли, дедушка? – подталкивала Лэти тягучий монолог, от которого клонило в сон.

– Они не ушли, – поёжился тот, косясь куда-то в конец улочки.

– Умерли? – помогла ему Паксая, предположив, что в той стороне может быть кладбище.

– Съели их! – злым шепотом подсказал Руф, который стыдился дедовой трусости перед лицом смелых гостей. – Давно уже. Два года назад. Я уже большим был, и всё помню. Ба, скажи!

Он затеребил драный рукав старушки, к которой льнул. Та, беспомощно помаргивая, глянула на мужа – дед не отозвался даже взглядом, утопив лысоватую голову в плечи. Дон до слёз жалел стариков, но эта бодяга ему осточертела. Мя-мя-мя-мя. Можно подумать, чем дольше они будут тянуть с рассказом, тем смелей станут. «Эрудит» выбросил очередной отчёт о физическом состоянии пациентов, которых Дон, как бы невзначай, брал за руки в районе пульса. Состояние – само собой – хреновое, но лучше оно уже не станет. А дотянут, так и вовсе останутся ни с чем.

Лэти укоризненно уставилась на делового манипулятора. Дон досадливо поморщился и вытолкнул её – такую бесполезно сердобольную – прочь из головы старушки. А своим проникновением закинул в голову бабули мыслишку, мол, пришлецы смогут помочь её внучеку. Сберечь от гнетущей их беды. Сами-то что: старые уже, пожили. А Руфу бы к людям – жить ему нужно. Ради такого любая женщина отыщет в себе смелость побороться даже с неизбежным, и старушка решилась. Поведала такое, что хоть фильм ужасов снимай.

Оказывается, зря пришлецы опасались неведомых болезней, что принёс на эту землю мор – об этом как раз допытывалась Лэйра. Дескать, вдруг зараза затаилась и поджидала новые жертвы, а они тут расселись. Ничего подобного. Не страшная неизлечимая хворь сожрала людей в этой деревеньке – да и во всех прочих – а лютые чудовища. Огромные, уродливые до жути и кровожадные непомерно. Приходили они не слишком, чтобы часто. Но каждый раз непременно утаскивали тех, кто попадался им в окрестных лесах. Поначалу, понятное дело, взрослых мужиков: охотников, углежогов, дровосеков. Бывало и бабу,