Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И для лучшего усвоения этого «урока» Ленин дал «личное указание» освободить Сорокина. Имущество, включая жилище в Петрограде, конечно же, ему не вернули.
С этого момента Питирим Александрович решил заниматься исключительно научной деятельностью. Он возвратился в университет, написал книгу «Система социологии» в двух томах (1920) и на ее основе защитил магистерскую диссертацию. «Система» была разгромлена, особенно старался еще один ученик Петражицкого и Ковалевского, его старый знакомый М. А. Рейснер[320].
Под гнетом объективных и субъективных обстоятельств Сорокин решил взяться за старое: вероятно, научная добросовестность побудила Питирима Александровича проявить повышенный интерес к причинам массового голода в стране в 1921–1922 годах. Он подготовил к изданию книгу «Голод как фактор», которая вряд ли обрадовала бы власти. Достаточно привести лишь одну фразу из этого сочинения: «Там, где все становятся шакалами и хищниками, нельзя заниматься производительным трудом. Те, кто будет им заниматься, все равно ничего не получат для себя: тысячи грабителей будут драть с них сто шкур и не оставят им даже голодного пайка. Посему вся экономическая жизнь такого общества неизбежно идет к полному краху, который и произойдет рано или поздно, а именно – когда будет разворовано все и воровать уже станет нечего»[321]. Весь тираж книги был уничтожен в сентябре 1922 года.
Столь неисправимую «контру» полагалось «шлепнуть», но под парами стоял виртуальный «философский пароход»[322], и власти от греха подальше решили отправить Сорокина на этом, как они надеялись, «титанике»: супруги Сорокины попали сначала в Берлин, а затем по личному приглашению президента Чехословакии Т. Г. Масарика переехали в Прагу, где Питирим Александрович читал лекции и написал книгу «Современное состояние России».
Будучи в эмиграции, Питирим Александрович не раз предрекал падение большевистского режима от рук все того же зловещего обывателя. Он был уверен, что коммунистический революционный экстаз угаснет, так же как осенью 1917 года угас экстаз Февральской революции. Введение НЭПа он принял за это угасание и назвал его банкротством большевиков. В общем-то, он оказался прав. Вот только его пророчество сбылось несколько позже, чем он предсказывал, – через 70 лет.
В октябре 1923 года Сорокин получил из США приглашение выступить в нескольких университетах с лекциями о русской революции. Цикл лекций состоялся в начале 1924 года, после чего он был избран профессором Университета Миннесоты и работал в этой должности до 1930 года[323]. В 1931 году Питирим Александрович основал социологический факультет в Гарвардском университете и руководил им до 1942 года. До 1959 года он был профессором Гарвардского университета. Сорокин считается одним из основателей американской социологии, о чем свидетельствует его избрание президентом Американской социологической ассоциации в 1965 году.
Умер Питирим Александрович Сорокин 10 февраля 1968 года в возрасте 79 лет в городе Винчестер, штат Массачусетс, США.
Эпилог
Через призму времени легче осознать, что замена одних органов власти другими невозможна без потерь управления, психологических сдвигов как у отдельных лиц, так и у общества в целом, тем более когда идет война.
Временное правительство не обладало и долей той легитимности, которой обладали имперские органы власти, даже в конце 1916 года. Наверное, князь Львов и члены его кабинета считали, что всему свое время: пройдет Учредительное собрание, придут избранные лица, определят форму правления российским государством, примут конституцию и т. д. Вместе с тем проблема отсутствия представительства народа во власти была давняя и, что называется, перезревшая. Пропасть между властью и обществом увеличивалась. Более того, трещины пошли внутри власти и даже в императорской семье. Глобальные процессы были запущены задолго до 1917 года. Нам представляется, что их запуск произошел в конце правления Александра II – начале правления Александра III, а дальше все медленно, но верно развивалось, что-то нужно было делать. Как тут не вспомнить драматическую аллегорию одного из героев наших очерков, знаменитого адвоката и политического деятеля В. А. Маклакова, которую он изложил осенью 1915 года в газете «Русские ведомости»:
«Вы несетесь на автомобиле по крутой узкой дороге; один неверный шаг – и вы безвозвратно погибли. В автомобиле – близкие люди, родная мать ваша.
И вдруг вы видите, что ваш шофер править не может; потому ли, что он вообще не владеет машиной на спусках, или он устал и уже не понимает, что делает, но он ведет к гибели и вас, и себя, и если продолжать ехать, как он, перед вами – неизбежная гибель.
К счастью, в автомобиле есть люди, которые умеют править машиной; им надо поскорее взяться за руль. Но задача пересесть на полном ходу нелегка и опасна; одна секунда без управления – и автомобиль будет в пропасти.
Однако выбора нет – и вы идете на это…»[324]
Василий Алексеевич Маклаков подразумевал под безумным шофером Николая II. Автомобиль – это Российская империя, а люди, решившиеся-таки перехватить управление, как впоследствии оказалось, – члены Временного правительства. Однако этот героический поступок привел к гибели империи, а люди, решившиеся на него, изначально были обречены на неудачу.
Каким образом автомобиль-империя оказался над пропастью, мы рассказали в предыдущих очерках[325], а в настоящих попытались объяснить, почему Временное правительство не справилось с этим смертельным трюком.
Неадекватность самодержавия как системы управления в условиях перехода к новому технологическому укладу общества приводила ко все нарастающему общественно-политическому кризису, грозившему перерасти в полноценную революцию. Прописанное Победоносцевым «подмораживание» России, погружение ее в застой помогло, но ненадолго, а в конечном счете кризис усугубило.
Самодержавие дряхлело, а почти 25 лет мирной жизни лишили русскую армию практики реальных боевых действий. И вообще, как мы уже отмечали, империи должны постоянно расширятся за счет захвата новых территорий, стабильное состояние им противопоказано.
Однако война с Японией не задалась и закончилась позорным поражением. Дряхлость самодержавия стала еще более очевидной, а миф о русской армии как о чуть ли не первой в мире