Девятый граф поднял трость и постучал ею в крышу кареты:

— О'Хара, поворачивай обратно!

Он печально задумался.

— Самой достойной смертью, о которой я когда-либо слышал, умер полковник Келли из гвардейской пехоты: он погиб, пытаясь спасти свои сапоги из пожара, охватившего таможню. Сапоги полковника Келли являлись предметом зависти всего города по причине их блеска. Узнав о его смерти, охваченные скорбью друзья ринулись перекупать услуги денщика, владевшего тайной неподражаемого глянца. Вот это настоящая дань уважения офицеру и джентльмену, куда более искренняя, нежели вся роскошь государственных похорон, ибо та дань уважения, несмотря ни на что, вдохновлялась корыстью… Бедный полковник Келли.

— Мне он кажется идиотом. Я слышала о людях, которые погибали в огне, спасая свои жемчуга или что-нибудь в этом роде.

— Какая вульгарность!

— Или своих близких.

— Какая ограниченность!

— Не думаю, что это слишком хорошо, Фэлкон.

— Саут-стрит, дом Джорджа Бруммеля по прозвищу Красавчик.[21]Когда Бруммель жил за границей в стесненных обстоятельствах, он заказал табакерку, стоимость которой превышала его годовой доход. Кстати, именно он первым добился сапожного глянца полковника Келли. Видите ли, он понял, что все сущее преходяще, а стиль вечен… возможно, это не разрешает жизненных проблем, но ход мысли разумный.

Джейн прижалась к нему, когда они опять свернули на Парк-лейн и покатили на юг.

— Такая позиция не более иллюзорна, чем наша потребность приписывать все наши беды одному человеку, которого можно убить, а всю славу — другому, ради которого можно выстроиться на улицах. Какая все это глупость! — продолжал размышлять лорд Малквист.

— Я все равно хочу посмотреть, — настаивала Джейн.

— Можно подумать, на улицах выстроятся глумливые индусы, шахтеры и солдатские вдовы… Но если вдуматься, это не имеет ничего общего с тем, что он делал или не делал. Он был памятником, а когда памятник рушится, всей нации официально предписано изъявлять скорбь.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, Фэлкон, я хочу увидеть оркестры и солдат.

— К. Дж. Кей, суррейский военачальник, держал в жилетном кармане золотые ножнички, чтобы отрезать обратный билет, — немного помолчав, заметил девятый граф.

— Бедный О'Хара, — сказала Джейн. — Наверно, он промок до нитки.

Серые послушно процокали по сияющей от дождя Парк-лейн, а О'Хара поежился под отсыревшей горчично-желтой накидкой и нахлобученной на лоб шляпой, между которыми торчала мокрая трубка.

— Когда он доберется домой, дайте ему виски с горячим молоком, — посоветовала Джейн.

— Днем мой дед охаживал слуг кнутом, а перед сном подносил им стаканчик, чтобы они не устроили переворот ночью.

— Бедный О'Хара, — повторила Джейн. — Готова поклясться, он вас ненавидит.

— Диалог классов должен быть напряженным — иначе как в противном случае их различить? Социалисты уважают своих слуг, а потом удивляются, что те голосуют за консерваторов. Не слишком-то умно.

Он зевнул, прикрыв рот перчаткой. Карета обогнула Гайд-парк-корнер, мемориалы автоматчикам и артиллеристам и стала подниматься на Конститьюшн-хилл.

Джейн пискнула:

— Господи!.. Что это?

— Ролло!

На стене, окружающей сады Букингемского дворца, притаился лев с розовой птицей в зубах. Он выскочил на дорогу перед каретой и помчался вверх по холму.

— Гони за ним, О'Хара!

О'Хара щелкнул кнутом, и лошади понеслись галопом.

— Фэлкон, что это было?

— Ролло. Бедняга потерялся несколько дней назад.

— Он что-то ел.

— Я знаю, он питает слабость к фламинго. Боюсь, ее величество будет недовольна. В прошлый раз она явно была недовольна… Боже мой, для этого потребуется вся деликатность сэра Мортимера.

* * *

Он подождал под деревьями, когда закончится дождь, а потом вновь погнал осла вперед. Осел чихнул. Они вымокли и продрогли, но Воскресший Христос этого почти не замечал. Теперь, когда он опять остался в одиночестве, на него снизошли великий покой и уверенность, которые избавили его от бремени сомнений, страхов и нерешительности. Бремя осла было не столь эфемерным, но в некоторой степени защищало его от непогоды.

Когда они вывернули на дорогу, Воскресший Христос с удовольствием, но без удивления увидел, что по обеим ее сторонам столпились люди. Он придал своей физиономии выражение сдержанного презрения, схожего с ослиным, и они потрусили вперед.

* * *

Джаспер Джонс — глаза тверды как кремень — выехал на площадь. Дождь прекратился, но его кожаные краги блестели от сырости, а с полей шляпы срывались капельки воды. От дождя лошадь потемнела, будто ее надраили ваксой.

Джаспер направил лошадь на площадь, не позволяя себе обращать внимание на взгляды людей, которые за ним наблюдали. Многие узнавали его и говорили друг дружке: «Смотрите, вот он, Самый Голодный Пистоль Запада, человек с самыми свиными бобами прямо из банки».

Он ухмыльнулся под шляпой и выехал на открытое пространство, где находились фонтаны, а когда лошадь опустила голову, чтобы напиться, он соскользнул на землю, огляделся и увидал Долговязого Джона Убоище, который прислонился к каменному пьедесталу под Георгом IV.

— Убоище!

Долговязый Джон обернулся.

— Привет, Джаспер, — сказал он.

— Я искал тебя, — произнес Джаспер Джонс.

Все вдруг стихло. Они стояли лицом друг к другу, их разделяло двадцать ярдов пустой земли. Глаза Джаспера были тверды, как серебряные доллары. Он шагнул вперед и шпорой располосовал себе икру.

— Я говорил тебе держать свои грабли сборщика хлопка подальше от моей крали, Убоище.

Долговязый Джон оглянулся, но большинство людей смотрели в другую сторону. Он облизнул губы и нервно улыбнулся.

— А не пошел бы ты? — спросил он. — Я хочу посмотреть похороны.

— Да я тебя самого схороню, Убоище. У меня послание от нее, и ты получишь его из дула сорокапятки. Доставай пушку.

Долговязый Джон опять облизнул губы:

— Послушай, не надо так. Все равно ей на тебя плевать.

— Доставай пушку, вонючий койот, — проскрежетал Джаспер Джонс. Его глаза были тверды, как Скалистые горы.

— Не хочу, — ответил Долговязый Джон. — Я со всем этим покончил.

— Тогда я досчитаю до пяти, а потом пристрелю тебя как собаку, — процедил Джаспер Джонс. Он стоял расслабленно, правая рука повисла вдоль бедра.