который Калиостро – заинтересовался тобой. Я видела, как он на тебя смотрел прошлым вечером, и мне кажется, ты ему нравишься.

Эдуардо Калиостро был кудрявым итальянским Адонисом и, к сожалению, знал об этом. По слухам, этот сын иммигранта, владельца закусочной, зачесывал волосы назад, окунув голову во фритюрницу. Он был классическим сердцеедом – в хорошие вечера обжигал сильней, чем горячий жир. А еще казался воплощением средиземноморской красоты, пока не открывал рот: будучи итало-ирландцем в первом поколении, он не унаследовал от матери ни единой мелодичной интонации. Ратмайнсский говор – безыскусный, как стульчак. Джессика презирала Эдуардо Калиостро и не упускала ни единой возможности публично унизить его за спесь. Однако всё потихоньку шло к тому, что ей придется выбрать либо его, либо Малую лигу порядочности и чистоты.

– С чего вы взяли, будто у меня нет парня? Очень даже есть. Я с ним встречаюсь уже четыре недели и три дня, но никому не могу о нем рассказать. – Фрагменты малозначимого вранья грохотали и мельтешили в ее голове, пока не собрались в одну громадную, эпических масштабов ложь: знакомая прелюдия к ловкому трюку, основанному на вдохновенной импровизации. – Его зовут Деймиан. Он высокий и, конечно, очень красивый, волосы у него черные как вороново крыло. Я не знаю его фамилии; он не сказал. На самом деле я даже не уверена, что Деймиан – его настоящее имя. Он говорит, что никому не может доверять, даже мне. Ему надо соблюдать осторожность. Трудно устраивать свидания. Нельзя встречаться в обычных местах, куда все ходят, он не может рисковать быть замеченным, поэтому чаще все происходит после наступления темноты, на определенной скамейке в парке или в переулке. Он оставляет сообщения для меня в кондитерской «У Ханны». Он никогда не сможет прийти в наш дом. Я не рискну показать его маме и папе. – Она тяжело вздохнула. – Дело в том, что он в бегах. Он доброволец в ИРА. – Разоблачение было встречено насмешливыми возгласами. – Это правда, клянусь богом. Он был в Бригаде Типперери [36], но сейчас находится на специальном задании в Дублине. Это все, что он мне рассказал, однако я думаю, что его послали убить кого-то высокопоставленного в правительстве Свободного государства. У него есть пистолет – револьвер «Уэбли», – он постоянно носит его с собой, на случай если Спецотдел устроит засаду и придется отстреливаться. Он мне показал. Носит его под армейской шинелью – говорит, снял ее с солдата, которого застрелил в горах Галти. Однако он не разрешает мне прикасаться к пистолету; дескать, женщинам не подобает иметь дел с оружием. По-моему, это так старомодно и романтично с его стороны. Ему двадцать два, и он просто сногсшибательный. Я думаю, это потому, что за ним охотятся. Он все твердит, что хочет удрать со мной и жить вместе в бегах, но я отвечаю, что это глупо, и тогда ему становится совсем грустно, потому что он думает, что каждая наша встреча может оказаться последней – возможно, этой самой ночью Спецотдел застрелит его где-нибудь на улице. Я понятия не имею, куда он уходит и откуда приходит. Он говорит, так для нас обоих безопаснее. И все же я знаю, что он в ИРА из-за старшего брата, который участвовал в Гражданской войне и был схвачен и казнен теми, кого Деймиан называет предателями Свободного государства. Когда он говорит о брате, становится очень бледным, тихим и опасным.

На пике полета фантазии ее сбили номером «Филм фан» за апрель 1934 года – фоточкой Мэй Уэст прямиком по физиономии.

– Врешь как дышишь, Джессика Колдуэлл!

Она показала обвинительницам два пальца [37].

– Идите в жопу. Это была чертовски хорошая ложь. Вы же почти поверили, да?

Биг-бэнд Билли Коттона и ритмы Би-би-си тщетно боролись с католическими вечерними сумерками, опускающимися на глухие стены Школы Христианских братьев.

Ожидая одиннадцатичасовой трамвай, Джессика обратила внимание на все еще светлое небо. Голубое сияние на дальнем западе несомненно предвещало лето, и дымящиеся трубы Дублина на его фоне казались то ли частоколом, то ли осадными машинами небесной армии. Темные полумесяцы и ятаганы мельтешили среди угловатых теней; вернувшиеся из земель язычников-мавров и берберов стрижи рассекали фиолетовый вечер. Девушка представила себе Дублин их глазами. Улицы, переулки, проезды, крыши и дымоходы, каменные Гибернии [38], мраморные арфы и кованые кельтские кресты утратили человеческий смысл и слились в единый ландшафт из каньонов и долин, высоких утесов и узких уступов. Вспомнив вестерны, которые показывали в кинотеатрах по субботам в дневное время, Джессика увидела, как Дублин превратился в огромную Долину монументов [39] из холмов с крутыми склонами, столовых гор и бесплодных земель, над которой она пикировала и закладывала виражи. Через каньоны из красного кирпича, обрамленные уступами карнизов, над крутыми горными хребтами крыш, огибая вулканические жерла дымоходов, – она летала, поглядывая вниз, на окаймленную светящимися деревьями долину, где громоздкие чадящие животные, пошатываясь, двигались предопределенными и неизменными маршрутами. А потом заметила собственное лицо, обращенное вверх, к стайке стрижей.

На остановку прибыл трамвай, посыпались голубые искры. Девушка плюхнулась на заднее сиденье. Мать всегда говорила садиться у двери, чтобы вскочить, если кто-то попытается… ну, ты понимаешь… что-нибудь предпринять. Джессика все еще была озадачена увиденным с точки зрения птицы. Она очень давно наслаждалась энергичной воображаемой жизнью и – пусть в последнее время погружения в поток сознания становились все более глубокими и захватывающими – всегда знала, по какую сторону разделительной линии между реальностью и воображением пребывает на самом деле. Но в этот раз все было по-настоящему. На один миг она перенеслась туда, видела то, что видели стрижи, была одной из них. Ее внутренний и внешний Дублины – зримый и осязаемый Байле-А-Клиа и незримая, неосязаемая Анна Ливия Плюрабелль, в чертогах сердца заключенная, начали терять свои характерные особенности и сливаться: Байланна Лива Клиабелль [40].

Кондуктор пробирался вдоль сидений, щелкая компостером. Джессика вспомнила, что деньги на дорогу домой потратила на экземпляр «Пикче парейд» в газетном киоске на Кэмден-стрит. Пузатый кондуктор приближался, ряд за рядом. Джессика сымпровизировала шквал вранья, но ни одна из выдумок ни за что не убедила бы кондуктора, а потом вспомнила о шести пенсах «на всякий случай». Да здравствует мамина мудрость! Спасительная монетка была припрятана в верхней части чулка. Попытки ее незаметно вытащить привлекли внимание сидевшего напротив молодого темноволосого мужчины в тяжелом пальто (наверняка слишком жарком для такой ночи). Он улыбнулся. Джессика нахмурилась и продолжила под подолом юбки сражение с тугой резинкой. Есть, получилось, нашла…