— Это вы?! А где Джонни?

— Разве он тебе не сказал?

— Чего?

— Что он летит в Чикаго.

Ужас отразился в глазах Дульси, и лицо ее стало бледно-желтым. Она упала на табурет, но тут же встала, вынула из шкафа бутылку бренди и стакан и выпила не разбавляя, чтобы унять дрожь. Но она по-прежнему дрожала. Тогда она встала, взяла бутылку опять и налила себе еще полстакана. Она уже пригубила бренди, но, поймав взгляд Мейми, снова поставила стакан на стол. Рука ее так дрожала, что стакан застучал об эмалированную поверхность стола.

— Оденься, детка, ты вся дрожишь, — сочувственно проговорила Мейми.

— Мне не холодно, тетя Мейми. Мне страшно, — призналась Дульси.

— Мне тоже, но все равно оденься. Так ходить неприлично.

Дульси молча встала, пошла в ванную, где надела желтый фланелевый халат и в тон ему шлепанцы.

Затем она взяла стакан и осушила его, задохнулась и долго не могла прийти в себя.

Мейми снова взялась за табакерку.

Они молча сидели, не глядя друг на друга.

Дульси налила себе еще.

— Не надо, детка, — проговорила Мейми. — Это никогда и никому не помогает.

— А ты нюхаешь табак, — напомнила Дульси.

— Это не одно и то же, — возразила Мейми. — Табак очищает кровь.

— Похоже, ее забрала Аламена. Я имею в виду Спуки, — добавила Дульси.

— Неужели Джонни тебе ничего не сказал? — удивилась Мейми, а когда новый раскат грома заставил ее вздрогнуть, простонала: — Господи, это прямо конец света!

— Я не помню, что он говорил, — призналась Дульси. — Последнее, что я помню, — это как он прокрался на кухню с черного хода.

— Ты была одна? — спросила Мейми.

— С Пламенной. Она, наверное, и забрала к себе Спуки. — Затем внезапно смысл вопроса Мейми дошел до Дульси. — Господи, тетя Мейми, вы думаете, я шлюха? — воскликнула она.

— Просто я пытаюсь понять, почему ни с того ни с сего Джонни полетел в Чикаго.

— Чтобы проверить насчет меня, — с вызовом проговорила Дульси, осушая стакан. — Зачем же еще? Он всегда за мной следил. Других дел у него нет — только следить за мной. — От раската грома затряслись стекла в рамах. — Боже, не могу слушать этот гром, — сказала она, вставая. — Пойду лягу.

Взяв бутылку и стакан, Дульси удалилась в спальню. Она приподняла крышку телерадиокомбайна и поставила пластинку, затем легла в постель и укрылась с головой.

Мейми последовала за ней и уселась на стул возле кровати.

Заглушая шум дождя, колотившего в окна, в комнату ворвался голос Бесси Смит:

Когда пять дней подряд гремит гроза,

Когда пять дней подряд гремит гроза,

То, значит, надвигается,

То, значит, надвигается,

То, значит, надвигается беда.

— Почему он все-таки тебя запер? — спросила Мейми.

Дульси протянула руку и приглушила звук радиолы.

— Что-что? — переспросила она.

— Джонни запер тебя на замок. А потом позвонил мне из Чикаго и попросил выпустить тебя.

— Ничего странного. Он меня и к кровати привязывал, — отозвалась Дульси.

Мейми тихо заплакала.

— Детка, что происходит? — спросила она. — Почему он вдруг ни с того ни с сего полетел в Чикаго?

— Ничего не происходит, — угрюмо буркнула Дульси. Потом добавила: — А вы знаете про нож?

— Про какой нож?

— Про тот, которым зарезали Вэла, — прошептала Дульси.

Снова грянул гром, и Мейми опять вздрогнула. Дождь лупил в окно изо всей силы.

— Чарли Чинк подарил мне такой же, — сообщила Дульси.

Затаив дыхание, Мейми выслушала рассказ Дульси о двух ножах, из которых Чинк один подарил ей, а второй оставил себе. Затем она так глубоко вздохнула, что вздох очень напомнил стон.

— Слава Богу, теперь ясно, что это сделал Чинк, — пробормотала Мейми.

— Я это все время говорила, — отозвалась Дульси, — но никто мне не верил.

— Но ты можешь это легко доказать, — сказала Мейми. — Покажи свой нож полиции, и тогда станет ясно, что Вэла зарезали ножом Чинка.

— Но у меня его нет, — призналась Дульси. — Потому-то мне так страшно. Я всегда держала его у себя под бельем, а недели две назад гляжу — его нет. А спросить, куда делся нож, я побоялась.

Лицо Мейми сделалось пепельно-серым и как-то съежилось. Взгляд стал измученным и больным.

— Его мог взять и не Джонни, — сказала она.

— Вот именно. Но кто — Аламена? Не знаю, зачем ей могло это понадобиться. Может, она просто не хотела, чтобы Джонни его нашел. А может, чтобы иметь кое-что против меня.

— К вам еще ходит уборщица, — напомнила Мейми.

— Она тоже могла взять нож…

— На Аламену не похоже, — проговорила Мейми. — Ты мне скажи, детка, кто у вас убирает, и я заставлю ее вернуть нож…

Обе женщины обменялись испуганными взглядами.

— Нет, тетя Мейми, мы просто обманываем сами себя, — сказала Дульси. — Это сделал Джонни.

Мейми посмотрела на нее, и по ее дряблым морщинистым щекам покатились слезы.

— Детка, неужели Джонни мог убить Вэла? — спросила она.

— Из-за чего?

— В том-то вся и штука. Я не знаю.

Дульси почти вся ушла под простыню, но и теперь она не могла заставить себя взглянуть Мейми в глаза. Она отвела взгляд.

— У него не было причин ненавидеть Вэла, — сказала она. — Джонни его любил.

— Скажи мне правду, детка.

— Если он что-то и узнал про Вэла, — прошептала Дульси, — то не от меня.

Пластинка кончилась, и Дульси снова ее поставила.

— Ты не просила у Джонни десять тысяч, чтобы избавиться от Вэла? — спросила Мейми.

— Господи, нет, конечно! — крикнула Дульси. — Эта шлюха нагло врет.

— Ты от меня ничего не скрываешь? — спросила Мейми.

— Я могу спросить то же самое у вас.

— То есть?

— Как мог Джонни что-то узнать, если вы ему ничего не говорили?

— Я правда ничего не говорила, — сказала Мейми. — И Большой Джон тоже. Он узнал об этом перед самой смертью — он просто не успел бы никому рассказать.

— Но кто-то же ему сообщил…

— Может, Чинк?

— Нет. Чинк тоже не знал, — сказала Дульси. — Чинку известно только про нож, потому он и хотел содрать с меня десять тысяч, сказал, что если он не получит денег, то все сообщит Джонни. — Дульси разразилась истерическим смехом. — Какая разница! Если Джонни узнает о том самом…