– А ты, Вавка, совсем не изменилась, даже вроде и непостарела!

– Скажешь тоже!

Тут явились из кухни Котя и Даня с Любой, потом подоспелиЛиза и Паша, разговор стал общим, громким, сумбурным и веселым.

– Любашка, а где твой Шац?

– Скоро явится, за гитарой поехал.

– Он поет?

– Ой, не надо!

– А что, плохо?

– Сама услышишь!

Затем пришла еще одна очень славная семья, две сестры и мужодной из них. Они тоже учились с моими ребятами в ульпане. Стас громко кричал:

– Ну, кого ждем? Вы хотите, чтобы я с голоду подох? Илидайте заморить червячка, или я разорю ваш роскошный стол.

Как приятно, как весело и мило, вот если бы не пришлиГенриетта и Марат, все было бы просто чудесно.

– Даня, а где Генриетта Борисовна?

– Вы же знаете маму, она всегда приходит последней. Кстати,Кира Кирилловна, мама теперь называет себя только Еттой и не признает отчества.

– Старается отряхнуть прах? – не удержалась я.

– Вот именно. Звонят! Вы откроете, или лучше мне?

– Иди открывай!

Явилась еще одна молодая пара, друзья Дани и Дашки.

Но где же Марат? Неужели не придет? А может, он хочетобратить на себя всеобщее внимание? Но это уж что-то из репертуара дорогойЕтты. Чего я так волнуюсь? Надо взять себя в руки. Опять звонок. Сердце падает,теперь-то уж точно он. Я кидаюсь к двери, распахиваю ее и… на пороге стоит, повсей видимости, Любкин Шац, с гитарой и зеленым пластмассовым ведром, изкоторого торчит коробка конфет.

– Вы Кира? Очень рад, а я Боря, но обычно все зовутменя по фамилии – Шац! Будем знакомы!

– Очень рада, Боря!

У него хорошая улыбка, приятное доброе лицо, но при этоместь в нем что-то чуть-чуть нелепое.

– Заходите, заходите, Боря!

Он вытаскивает из ведра конфеты и вручает мне.

– Это вам! А ведро Даше, она сказала, что у нее плохое!

– Спасибо, очень кстати, ведро действительно никуда негодное! Дарья, иди сюда!

Ко мне подошел Котя и отвел меня на галерею.

– Давай постоим тут немного, а то там такой гвалт!Кузя, ты чего такая напряженная? Из-за Марата?

– Ну конечно! Понимаешь, Дашка мне объявила, она,дескать, просто уверена, что он ее отец. А я сдуру призналась, не могла большескрывать, но взяла с нее слово, что она сегодня не покажет виду. И все равно яволнуюсь, а вдруг он сбежал, испугался, каково ей будет?

– Кузя, ты уж не столько его, сколько себякомпрометируешь такими подозрениями – любовь, она, конечно, зла, но чтобы ужтакой козел…

Снова звонят.

Котя берет меня за руку.

– Не дергайся, найдется кому открыть. Ты сегодня такаякрасавица, – страстно шепчет он и целует меня в шею – понимает, что нельзяпортить макияж!

– О, Марат Ильич! Здравствуйте, заходите, прошувас! – слышу я любезное Дашкино щебетанье. Надо пойти ей на помощь,наверняка ей сейчас тоже трудно, моей девочке.

– Мама, иди сюда, Марат Ильич пришел!

Я расправляю плечи и с милой улыбкой иду к дверям.

Марат слегка растерян. Но выглядит отлично – на нем почтибелый пиджак и темно-синяя рубашка без галстука. В руках он держит гигантскуюкруглую коробку, больше всего напоминающую старинную шляпную картонку. «Уж нешляпу ли он принес в подарок?» – мелькает у меня дурацкая мысль.

– Кира, это тебе!

– Боже, что это, шляпа?

– Нет, почему шляпа, это торт! Вместо цветов! Вот этотоже тебе, а это Даше.

Даше он подарил тоненькую золотую цепочку с крохотной буквойД, а мне довольно красивый шелковый платок с видами Иерусалима. Подарок снамеком!

– Дашенька, торт лучше поставить в холодильник, а то,боюсь, он может растаять!

– Это что, мороженое? – ужаснулась я.

– Да, я заказал у Семена, – гордо заявил он. —

Семен шлет тебе привет.

– Спасибо ему!

Дашка подхватила торт и унеслась с ним на кухню.

– Кира, дорогая, позволь тебя поздравить… Как же тысегодня хороша… совсем как тогда…

– Когда?

– Когда мы встретились на углу, у магазина, послеразлуки. Нет, пожалуй, ты сейчас даже еще красивее, в тебе появилось что-тоновое, и потом, ты так элегантна…

– Онегин, я тогда моложе и лучше, кажется, была…

– Я и в самом деле чувствую себя как отвергнутыйОнегин.

– Марат, к чему тут литературные реминисценции, япросто хотела сказать, что в молодости, как ни крути, женщины все равно лучше…

– Нет, ты сейчас так красива, что комок в горле…

– Ну, это не от моей красоты, а от некоторойнеловкости, которую ты, вероятно, испытываешь? Расслабься и успокойся, никтотебя тут не съест. Вот, друзья, позвольте вам представить моего очень давнегознакомого Марата Ильича Русакова. Мы с ним двадцать лет не виделись и случайностолкнулись в Иерусалиме. Прошу любить и жаловать!

– И я тоже должен его любить? – поинтересовалсяКотя, подходя ко мне вплотную. – А меня ты не хочешь представить публике?

– Да ты уже со всеми перезнакомился…

– Ах так, тогда я сам представлюсь. Господа! Господа,прошу минутку внимания!

Но тут опять раздался звонок. Слава Богу, а то он наверняказаявил бы, что я его невеста или что-то в этом роде. Сейчас это было бы неслишком уместно.

– О Кира, сколько лет, сколько зим!

Любимая сватья явилась. И впрямь, как всегда, последняя.

– Добрый день, Генриетта, – нарочно сказала я, имы с нею смерили друг друга не слишком нежными взглядами – точь-в-точь двекобры.

– Кирочка, но мы же теперь родственницы, а в этомкачестве еще не виделись! Давайте поцелуемся!

– Давайте, – с омерзением согласилась я, – нотолько по-русски мы не родственницы, а свойственницы.

– Ах, я уже забываю русский!

Русский она, видите ли, забывает, а на иврите – мне Дашкаговорила – ни в зуб ногой. Значит, есть надежда, что вскоре она будет простомычать.

– Кира, а вы отлично выглядите! И какой туалет! Это вы,конечно, уже здесь купили?

– Да нет, привезла из Москвы!

– Быть не может!

– Ну почему же? В Москве сейчас магазины со всегосвета, – хорохорилась я в патриотическом запале.