прошлый раз, что девчонка живой была, когда Ласкин наткнулся на нее, теперь он время от времени очень жалел, что струсил тогда и убежал. Точил с того момента червяк совести, раскаяния и вины – противная это штука, и, словно заглаживая моральные неудобства, после того случая опекал Настю, как мог и умел.

Но сейчас, как назло, будто некий распорядитель сверху привел его ко второй девчонке, надо думать, проверяя на вшивость. Сглотнув сухой ком, Ласкин пусть несмело, но шагнул к обнаженному телу, распростертому на мокрой земле, присел на корточки и посветил фонариком в лицо. Красивая. Очень. Ну, насколько в красоте понимал Вова Ласкин.

Девушка лежала на спине, обнажена полностью, как и первая. Такая же молоденькая, фигуристая, а волосы… Длинные волосы рассыпались мокрыми прядями вокруг головы, словно у солнца лучи на детских картинках. Если прошлый раз девчонка казалась ему божественно прекрасной, аж челюсть отвисла, то эта, обливаемая холодным дождем, прошибла до слез.

Ласкин протянул руку и дотронулся пальцами до шеи… Черт, не умел он пульс прощупывать, вот что касается электросварки – равных ему не найти, а пульс человеческий… это выше его познаний.

– Да мертвая она, мертвая, – заявил Ломоть дребезжащим голосом. – Идем, а? Без нас тут найдут…

– Закрой хлеборезку, – буркнул Ласкин, выпрямляясь и доставая телефон. – Можешь валить, а я ментов вызываю.

– Ты… ты… ты… – заело Ломтя. – А как нас привлекут…

– Дурак ты, Юрка, меня ж не привлекли прошлый раз.

– А сейчас возьмут и привлекут! Второй-то раз! Странно как-то… им покажется. И меня с тобой… загребут…

И на этот раз Ласкин не повысил голоса:

– Ты не Ломоть, а Ломтик. Отвали. Думаешь, на секс-гангстера тянешь? Хе! На нас посмотришь – нам только с девками валандаться. Алло, Феликс?

– Дядь Вова, вы? – раздался сонный голос. – Что так рано-то?

– Тут такое дело, парень…

Странно, впервые он не пришел на пробежку

Тамара бежала одна по пустому парку под моросящим дождиком, бежала с Гретой, а раньше они обе не любили слякоть. Но куда деть себя, куда деть неуемный протест, разрывающий душу, которая болит? А болит потому, что она есть, и потому, что нет у Тамары выхода, кроме одного… но он исключался. Это и к лучшему, что Павел не пришел сегодня, а то ведь неким чутьем он угадывал ее состояние и два дня бомбардировал вопросами: «Что с вами сегодня? У вас что-то случилось? Вы на себя не похожи, почему?»

Сегодня не слышно его вопросов, а легче не стало, в голове застряло навязчивое «что делать?». Так жить нельзя, а как надо? Эта же мысль сверкала в каждой капле, срывавшейся с неба или веток, слышалась в каждом касании кроссовок земли. Когда она думала о своем ужасающем положении, непрошеные слезы заполняли глаза, но позволить им литься – нет. Слезы льются от жалости, а Тамара не имела права себя жалеть, она сама выбрала эту судьбу, а не другую, судьбу зависимой дурочки. Все могло сложиться иначе, во всяком случае, не так скудно, нудно и банально, но упущенные возможности – это навсегда.

Все-таки пробежка хорошая вещь, на непродолжительное время заряжает плюсом. Тамара прибежала домой, залезла под душ в надежде, что сегодня уж точно что-нибудь придумает. К ее неудовольствию услышала очередное:

– Девочки!.. Ау!.. Ваш муж и папа приехал!

Вот некстати так некстати! Вытираясь полотенцем в скоростном режиме, «старшая девочка» бубнила себе под нос:

– Боже! Зачем ты прислал его так рано? Почему он не остался у своей… этой… как ее?.. Я не готова! Я не хочу!

Облачившись в махровый халат, Тамара вышла в прихожую и попала в горячие объятия мужа, который своим шепотом и поцелуями буквально отравлял:

– Тамарочка, любимая, как я соскучился!

«Фальшивая гадость», – подумала она о нем, вслух сказала, отстраняясь, правда, не забыв натянуть улыбку (тоже фальшивую):

– Извини, не ждала тебя так рано.

– Я старался закончить дела пораньше, домой стремился, а меня не ждали? Я расстроен и обижен.

В этой игривости теперь она различала не только фальшь, но и цинизм иезуита, теперь-то Тамара поняла, почему не верила ему: Ролан сросся с ложью, как сиамские близнецы. Почему же раньше она не догадалась, кто есть ее муж? Не хотела строить догадки, да и вообще, Тамару устраивали его частые отлучки, но подлости с его стороны не ожидала.

– Я страшно голоден, – вернул ее из рассуждений Ролан. – Сейчас в душ, потом… Ой! Анютка, ты?

Кто же еще мог повиснуть на его спине? Любимая дочурка, которой он сразу же вручил пакет с подарком, чтобы она слезла с папочки, а то ведь тяжеленькая. Следующий акт – восторженный визг Ани, ведь папочка, как служба доставки, привез джинсы. Мечты сбываются. У некоторых. Только не у матери. После душа Ролан уселся за стол и, потирая руки, поинтересовался:

– Что у нас на завтрак?

Жена молча убрала крышку с блюда, на котором дымились макароны с мясом в красном соусе, который Тамара, экономя время, готовит заранее и замораживает порциями. Носа коснулся аромат острых специй, еда для начала дня чересчур тяжелая, но дочь и муж из породы хищников: им подавай мясо на завтрак, обед и ужин, а на полдник – так обязательно. Себе она хотела положить немного салата, вставила ложку в горку нарезанных овощей и задумалась. В голове снова навязчиво мелькнуло: ей некуда деться, у нее ничего нет, что принадлежало бы только ей и могло защитить, – ни дома, ни работы, ни друзей.

А Ролан, беспечно уминая макароны и поглядывая на жену, загадочно улыбался. Он ждал, когда она спросит: почему ты улыбаешься? Однако странно, она не замечала его приподнятого настроения, лукавых глаз, торжествующей улыбки, а он любую перемену в ней замечал всегда. Просто Ролан помнил клятву, данную Тамаре, но… что-то изменилось в жене, потом в нем, однако ему не в чем себя упрекнуть, не в чем!

– Ты не заболела? – спросил он, не дождавшись развития действия по своему сценарию.

– М? – встрепенулась Тамара. – Нет-нет, со мной все хорошо.

– Тогда почему не ешь? Задумчивая… О чем можно задумываться на твоем месте? (И рассмеялся. Смешно ему!) Кажется, ты забыла, какой сегодня день.

– А какой сегодня день?

Признаться, жена его изумила: не помнит! Но как когда-то он поклялся сделать Тамару богатой и счастливой, точно так же дал себе слово подавлять обиды, избегать ссор, никогда не упрекать. А жена, положа руку на сердце, заслуживала упреков. Она исключала компромиссы, словно подросток, тосковала, как он понимал, по несбывшейся мечте, была закрытой и какой-то недосягаемой. Муж, содержавший