В тот раз я не смогла. Но больше никогда!

Я почти не слышала слов преподавателя и воплей соперника. Только его кровь во рту. Я не проиграла. И только это было важно.

Так я стала личной ученицей Старшей Сестры. Наверное, я должна была радоваться, что теперь-то уж меня точно не выгонят из Академии. Но я боялась эту женщину. Даже больше, чем Яна из клана Цянь. Его я, по крайней мере, уже победила.

Когда я пришла к ней вечером, она выглядела иначе: сняла прическу, как будто это была шляпа, смыла краску с лица, переоделась в обычное платье, и хотя его рукава также спадали до пола, но в нем хотя бы проглядывались очертания ее настоящей фигуры. И она оказалась редкостной красавицей, хоть и не той красотой, как полагается: выбеленной кожей, нарумяненными щеками или алыми губами, а такой, на которую даже женщины оборачиваются и не завидуют, а восхищаются. Чистый высокий лоб, большие чуть удивленные глаза, слегка оттопыренные маленькие ушки — она была скорее милая, чем красивая.

Но я сразу поняла, что это и есть Старшая Сестра, потому что первая же ее фраза резанула меня:

— Кто отрезал тебе волосы?

— Прошу меня простить, госпожа учитель, — разозлилась я, — я не хочу…

— Старшая Сестра. Зови меня Старшей Сестрой. Значит, не ты сама. Жаль, так было бы легче. А впрочем…

Она протянула мне ножницы и потребовала:

— Отрежь себе волосы сама.

— Я не…

— Делай, как тебе говорят.

Я чуть не расплакалась. Они же толком еще не начали отрастать. Некоторые пряди только-только начали прикрывать уши. Но я не могла не послушаться, взяла ножницы и одним движением отхватила волосы надо лбом.

— Теперь это не позор, — сказала она, — не наказание и не метка. Теперь это твое решение. Тебе ведь гораздо удобнее с короткими волосами, верно? Не нужно расчесывать каждую прядь по сто раз, смазывать маслом, укладывать их по несколько часов.

У самой Старшей Сестры настоящие волосы спадали ниже пояса, не уложенные и не смазанные ничем.

— Ты сильная девочка и умная, но кое в чем ошибаешься. Ты считаешь, что самое страшное уже пережила, и готова на все, лишь бы это не повторилось. Это не так. Есть вещи и похуже. Я знаю, о чем говорю. Я прошла через многие из них, но даже я не добралась до самых глубин Пропасти.

Все первое занятие мы просто проговорили. Она поила меня чаем и говорила, даже не спрашивая ни о чем.

Наверно, такой разговор должен был произойти у меня с мамой. Она не смогла бы вмешаться или всё исправить, но могла хотя бы выслушать. Мама же выбрала ничего не видеть и не слышать, чтобы не пришлось что-то решать.

— Девочка моя, пойми главное — это случилось. И этого не изменить. Ты можешь отрицать, попытаться забыть, убить всех, кто знает, и делать вид, что всё это неправда. Но это правда. Так что признай: это случилось. Это навсегда. Скажи: это правда.

— Это правда, — прошептала я, глотая слезы.

— А теперь скажи еще кое-что: в этом нет твоей вины. Ты не виновата. Говори!

— Я не… — тут мое горло перехватило, и я не смогла договорить.

— Сейчас! Смотри мне в глаза и скажи, что не виновата в произошедшем.

— Но я виновата! Потом же я смогла, а значит, могла и сразу. И тогда бы…

— Нет. Никаких «если бы». Это случилось, понимаешь? Оно уже случилось. Не нужно думать, что было бы, если бы что-то изменилось. И ты в этом не виновата. Повтори!

И как только я выдавила из себя эти слова, даже не веря в них, Старшая Сестра улыбнулась, обняла меня и сказала:

— А теперь я научу тебя, что делать, чтобы это никогда-никогда не повторилось.

В ту ночь я толком не спала. Стоило мне только закрыть глаза, как я видела его раскрасневшееся лицо, толстые балки наверху, дрожащие тени от светильников, чувствовала запах дешевого вина, слышала смех и слова:

— Раз уж у тебя нет отца, то я сам это сделаю.

Легкость в шее, черный шлейф на полу. Крик матери. Взгляд госпожи. Словно на грязь. Пощечины. Издевательства слуг.

— Не смей плакать, дрянь.

— Сама виновата, так и лезла к юному господину.

— Нечего было нос задирать.

— Как ты могла, дочь? Что же мне теперь делать?

— Я знала, что не стоило делать тебя его служанкой. Бесстыжая!

— Может, отправить тебя обратно в деревню? Там таких забивают камнями.

Никто, ни один, даже моя мать, и слова не сказали против него. Это я виновата. Это я дрянь. Это я грязь.

— Это не твоя вина!

На второй день Старшая сестра сначала в полном облачении позанималась с двумя другими девочками, потом умылась, переоделась и позвала меня.

Она больше не заговаривала на вчерашние темы. Словно все слова уже были сказаны. Зачем повторять их каждый день?

— Ты уже знаешь, главное — бить первой. И первый удар должен стать последним. Мы, женщины, слабее мужчин, и если дать им возможность прийти в себя, они могут одолеть нас.

Внезапность!

У многих людей есть страхи. Они боятся ударить, ранить, боятся сделать хуже, но если припереть их к стене, то они смогут преодолеть страх. Надо убить противника до того, как он поборет свои сомнения.

А потом начались тренировки. Мы долго подбирали подходящее оружие для меня.

— Шпильки, веера, ножи — это всё прекрасно, но не для тебя. Ты не привыкла к подобным вещам. Нужно такое оружие, которое даст возможность выбора. Чтобы ты смогла передумать.

Ко второму занятию с группой я была готова.

— Ты не готова, — говорила Старшая Сестра, — тебе предстоит длинный путь, но они готовы еще хуже. Будь всегда чуть выше их ожиданий, и ты победишь. В прошлый раз мальчик думал, что ты не готова бить всерьез. Теперь он будет готов, и потому ты должна удивить его снова. Первый удар должен стать последним.

Наверное, уже тогда Старшая сестра знала, что Ян из клана Цянь вызовет меня снова.

После боя Старшая Сестра сказала:

— Вот видишь, маленькая, больше никто не сможет тебя обидеть.

Теперь я в это поверила. В прошлый раз я была готова умереть, чтобы не проиграть, сейчас же я знала, что выиграю.

— Кто из вас хоть раз убивал?

Я сделала шаг вперед.

Из поместья я ушла спустя неделю, когда причитания матери стали громче моих ночных рыданий, когда утром я обнаружила в своих вещах красную жабу, чья слизь разъедает кожу до кости, когда повариха при всех плюнула в мою тарелку и сказала, что утром уронила ее в бак с помоями. При этом сам молодой господин меня избегал, разрешал входить в комнату, лишь когда выходил оттуда и старался не смотреть мне в лицо.