Но там были и другие псы. Обезумев от возбуждения, они сорвались с цепей и с привязей и кинулись вдогонку за удирающей крысой. Что-что, а гоняться за крысами терьеры умели.

А Гуталин умел бегать. Он пронесся по полу, точно комета, далеко обгоняя рычащих, гавкающих псов, метнулся в тень, высмотрел дыру между досками и нырнул в уютную, безопасную тьму…

«Щелк!» – щелкнул капкан.

– Ну наконец-то! – воскликнула Злокозния, стряхивая с себя веревки. – Мне отчего-то казалось, что крысы могли бы перегрызть путы и побыстрее.

– Они воспользовались ножом, – напомнил Кийт. – А тебе стоило бы сказать «спасибо»!

– Да, да, скажи им, что я очень признательна, – отозвалась Злокозния, поднимаясь на ноги.

– Вот сама и скажи.

– Извини, но я… я стесняюсь разговаривать с крысами.

– Понимаю, – промолвил Кийт. – В тебе с детства воспитывали ненависть к крысам, потому что они…

– Да нет, дело не в том, – отмахнулась Злокозния, подходя к двери и приникая к замочной скважине. – Просто это так… по-детски. Сплошное уси-пуси. Прямо как… в «Мистере Зайке».

– В «Мистере Зайке»? – заверещала Персики. Действительно заверещала: эти ее слова прозвучали тихим взвизгом.

– При чем тут «Мистер Зайка»? – спросил Кийт.

Злокозния пошарила в кармане и вытащила сверток с погнутыми булавками.

– Да это книжонки такие, за авторством какой-то дурищи, – объяснила она, тыча булавкой в замок. – Бредовая чушь для малышни. Там есть крыса, заяц, и змея, и курица, и сова, и все они носят одежду и разговаривают с людьми, и все такое миленькое-сладенькое-уютненькое, что аж тошнит. А представляешь, мой отец хранит все это барахло с тех самых пор, как сам был ребенком! «Приключение мистера Зайки», «Мистер Зайка очень занят», «Догадливый Крысик Кристофер»… когда я была маленькая, папа читал мне вслух все до одной, а ведь там даже ни одного интригующего убийства нет!

– Пожалуй, тебе лучше заткнуться, – посоветовал Кийт. На крыс он даже взглянуть боялся.

– Никаких тебе подтекстов, никакой социальной сатиры… – продолжала зудеть Злокозния. – Единственное, что там вообще произошло, – это Уточка Урсула потеряла туфельку – утка потеряла туфлю, ты вдумайся! – на протяжении всей сказки эту туфлю где только ни искали, и в конце концов пропажа обнаружилась под кроватью. И вы называете это саспенсом? Я – нет. Если так уж надо сочинять нелепые истории про зверюшек, которые притворяются людьми, так можно хотя бы добавить немножечко интересного насилия…

– Ох ты ж ешкин кот, – вздохнул Морис из-за решетки.

Кийт наконец набрался храбрости посмотреть вниз. Персики и Фасоль Опасно-для-Жизни исчезли.

– Понимаешь, у меня язык так и не повернулся им сказать, – промолвил мальчик, ни к кому конкретно не обращаясь. – Они думали, это все правда.

– В Мохнатой лощинке – возможно, – отозвалась Злокозния, выпрямляясь. Замок наконец-то щелкнул. – Но не здесь. Ты вообще представляешь себе человека, который придумал этакое название на полном серьезе? Ну, пошли.

– Ты их огорчила, – промолвил Кийт.

– Слушай, может, мы отсюда, наконец, выберемся, пока крысоловы не вернулись? – рявкнула Злокозния.

«Проблема этой девчонки в том, что она вообще не умеет прислушиваться к чужим интонациям, – подумал Морис. – Вообще не умеет прислушиваться, если на то пошло».

– Нет, – сказал Кийт.

– Что – нет?

– Нет, я никуда не пойду, – пояснил Кийт. – Тут происходит что-то скверное: куда страшнее, чем туповатые жулики, ворующие еду.

Дети снова заспорили. Морис наблюдал. Люди, говорите? И ведь считают себя венцами творения! Не то что мы, коты. Мы-то знаем, кто тут венец творения. Вы когда-нибудь видели, чтобы кошка кормила человека? Что и требовалось доказать.

– Как эти двуногие разорались, – прошипел в его голове тихий голосок.

«Это, никак, моя совесть?» – предположил Морис. Его собственные мысли откликнулись: «Что, я? Нет. Кстати, с тех пор как ты признался насчет Приправы, мне здорово получшало». Кот неуютно переминался с одной лапы на другую.

– А, ну ладно, – прошептал он, глядя на собственное пузо. – Приправа, а это, часом, не ты?

Морис тревожился на этот счет с тех самых пор, как осознал, что сожрал Измененного. У них ведь есть голоса, так? Предположим, ты одного схарчил? Значит, его голос остался внутри тебя? А что, если… призрак Приправы до сих пор разгуливает внутри него? Прямо хоть спать теперь не ложись, а то мало ли что приснится…

– Нет, – произнес голос, подобный шуму ветра в далеких деревьях. – Это я. Я… ПАУК.

– Ах, паук, значит? – прошептала Морисова мысль. – Паука я одной лапой могу прихлопнуть, даже если три остальных связать мне за спиной.

– Не паук. ПАУК.

Это слово внезапно отозвалось болью. Прежде такого не было.

– А теперь я у тебя в ГОЛОВЕ, кот. Коты, кошки такие же мерзкие, как собаки, гаже, чем крысы. Я у тебя в ГОЛОВЕ, и я больше не УЙДУ.

У Мориса дернулась лапа.

– Я буду жить в твоих СНАХ.

– Слушай, я тут просто мимо проходил, – отчаянно зашептал Морис. – Мне лишние проблемы не нужны. Я ненадежен! Я же кот! Я бы такому, как я, не доверял, а я и есть я! Просто выпусти меня на свежий воздух, и только меня и видели – тю-тю, как ветром сдуло, или, в создавшихся обстоятельствах, как водой смыло, ищи-свищи!

– Ты не хочешь УБЕГАТЬ!

«Точно, – подумал Морис, – я убегать не хочу… Погоди-ка, хочу! Еще как хочу!»

– Я – кот! – пробормотал он. – И никакой крысе меня подчинить не удастся. Ты ж уже пытался!

– Да, – раздался голос Паука, – но тогда ты был СИЛЕН. А теперь твой жалкий умишко бегает по кругу и хочет, чтобы кто-то думал за него. Я могу думать за тебя.

Я могу думать за ВСЕХ.

Я всегда буду с тобой.

Голос затих.

«Ясно, – подумал Морис. – С Дрянь-Блинцбургом пора прощаться. Концерт окончен. У крыс есть другие крысы, и даже эти двое человеков нашли друг друга, а у меня есть только я, и хотелось бы мне вытащить себя куда-то, где со мной не будут разговаривать незнакомые голоса».

– Прошу прощенья, – возвысил он голос. – Мы вообще уходим или как?

Двое человеков оглянулись на решетку.