Не сказав ни слова, Анна-Мария и Свен-Эрик сели в машину и уехали.

— Они, наверное, попросили соседей позвонить журналистам и сказать, что мы здесь, — предположила Анна-Мария, наблюдая в зеркало заднего вида, как журналисты подошли к дому и позвонили в дверь.

— Бедная женщина, — проговорил Свен-Эрик, когда они свернули на Бевервеген. — Какой хладнокровный тип этот Улоф Страндгорд.

— Ты заметил, что он ни разу не назвал Виктора по имени? Все время называл его «мальчик».

— Надо поговорить с ней еще раз, когда его не будет дома, — задумчиво произнес Свен-Эрик.

— Вот ты и поговори. Ты умеешь обращаться с женщинами.

— Почему так много красивых женщин попадается в эту ловушку? — задал риторический вопрос Свен-Эрик. — Связываются с отвратительными типами и потом сидят в своем доме, как птицы в клетке, когда дети выросли.

— Думаю, красивые женщины попадают в эту ситуацию не чаще, чем остальные, — сухо ответила Анна-Мария. — Они привлекают к себе больше внимания.

— Что ты намерена делать теперь?

— Посмотреть альбом и видеозаписи из церкви.

Она взглянула в окно машины. Небо казалось серым и тяжелым. Когда солнечные лучи не пробивались через тучи, краски словно исчезали и город превращался в черно-белую фотографию.

* * *

— Но ведь это невозможно! — воскликнула Ребекка, заглянув в камеру, когда охранник отпер дверь и выпустил Санну Страндгорд в коридор.

Камера была исключительно тесная, стены окрашены в неопределенно-бежевый цвет с проблесками белого и черного. В крошечной комнатке не имелось никакой мебели, только коленкоровый матрас прямо на полу, накрытый бумажной одноразовой простыней. Окошечко выходило на дорожку и жилые дома с зелеными, отделанными металлическим листом фасадами. Внутри стоял кислый запах алкогольных паров и грязи.

Охранник провел Санну и Ребекку в комнату свиданий. Там у окна стоял стол с тремя стульями. Женщины сели, охранник обследовал содержимое пакетов с одеждой и прочими принадлежностями, которые принесла Ребекка.

— Я так рада, что мне позволили остаться здесь, — сказала Санна. — Надеюсь, меня не переведут в настоящий изолятор в Лулео. Ради девочек. Я должна иметь возможность видеться с ними. У них здесь есть камеры предварительного заключения с настоящей мебелью, но они все оказались заняты, так что мне пока выделили камеру для алкашей. Но это очень удобно: если кто-нибудь наблевал или обделался, они просто смывают все это шлангом. Хорошо бы дома такое устроить. Достаешь шланг, все смываешь — и уборка закончена за одну минуту. Анна-Мария Мелла — та, которая с животиком, — сказала, что сегодня освободится обычная камера. Здесь довольно светло. А из окна в коридоре видно шахту и гору Кебнекайсе,[10]ты обратила внимание?

— Конечно, обратила, — усмехнулась Ребекка. — Осталось пригласить Мартина Тимеля[11]— и скоро любая семья с тремя детьми сможет въехать сюда и радоваться жизни.

Охранник вернул пакеты Ребекке, кивнул в знак одобрения и удалился. Ребекка протянула их Санне, которая стала рыться в вещах, как ребенок в рождественских подарках.

— Ой, какие роскошные наряды! — воскликнула Санна, и ее щеки порозовели от счастья. — А какой джемпер! Смотри-ка! Жаль, что тут нет зеркала.

Держа перед собой красный джемпер с глубоким вырезом, украшенный блестящими металлическими нитями, она повернулась к Ребекке.

— Его выбирала Сара, — сказала Ребекка.

Санна снова занялась пакетами.

— И нижнее белье, и мыло, и шампунь, и все необходимое! Я должна отдать тебе деньги.

— Нет-нет, это подарок, — запротестовала Ребекка. — Не так уж и дорого вышло. Мы купили все это в «Линдексе».

— И еще ты взяла книги в библиотеке. И купила мне сластей.

— Кроме того, я купила тебе Библию, — Ребекка показала на маленький пакетик. — В новом переводе. Знаю, что тебе больше всего нравится перевод тысяча девятьсот семнадцатого года, но его ты наверняка знаешь наизусть. Я подумала, что тебе будет интересно сравнить.

Санна достала красную книжечку и повертела в руках, прежде чем открыть наугад и перелистать тонкие страницы.

— Спасибо, — сказала она. — Когда вышел перевод Нового Завета, утвержденный библейской комиссией, мне показалось, что язык начисто утратил красоту, но прочесть его будет интересно. Хотя так странно, должно быть, читать совершенно девственную Библию. Так привыкаешь к своей старой со всякими пометами и подчеркиваниями. Наверное, полезно будет прочесть новые формулировки и страницы без помет. Многое увидишь новыми глазами.

«Моя старая Библия, — подумала Ребекка. — Она, наверное, покоится где-то в коробках на чердаке в доме бабушки. Ведь не могла же я ее выбросить? Это как старый дневник. Все те открытки и вырезки из газет, которые в нее вкладывал. И все те места, которые подчеркивал красным карандашом, — они слишком много говорят о тебе. «Как косули тоскуют по роднику, так тоскует по Тебе моя душа, о Господи!» «В день великой нужды обращусь я к Господу, рука моя протянута в ночи, душа моя безутешна»».

— Как у тебя сегодня с девочками получилось — все нормально? — спросила Санна.

— Да, — коротко ответила Ребекка. — В конце концов мне удалось отправить их в школу и в садик.

Санна закусила губу и раскрыла Библию.

— Ты чего? — спросила Ребекка.

— Я думаю о папе с мамой. Они, возможно, приедут и заберут их оттуда.

— Что происходит между тобой и твоими родителями?

— Ничего нового. Я просто устала быть их собственностью. Ты ведь помнишь, как все это происходило, когда Сара была маленькая.

«Еще бы мне не помнить», — подумала Ребекка.

Ребекка бежит по лестнице в их с Санной квартиру. Она опаздывает. Они уже десять минут назад должны были приехать на детский праздник. А дороги туда не менее двадцати минут. Может быть, и больше, потому что выпал снег. Возможно, Санна и Сара не дождались и уехали без нее.

«Авось, — думает она, отмечая, что на лестнице не видно зимних ботинок Сары. — Если они уехали, меня не будут мучить угрызения совести».

Но ботинки Санны стоят на своем месте. Ребекка открывает дверь и набирает в легкие побольше воздуха, чтобы хватило на все объяснения и извинения, которые роятся в голове.

Санна сидит в темноте на полу в холле, так что Ребекка буквально спотыкается об нее, — сидит, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками, и покачивается взад-вперед, словно пытаясь утешить себя, словно сам ритм этого покачивания позволяет прогнать ужасные мысли. Ребекке приходится приложить немало усилий, чтобы пробиться к ней, заставить заговорить. И тут Санна заливается слезами.