Феликс Юсупов, давний приятель Бориса, появившись вместе с женой Ириной, узнав, что Бухвостова сегодня днем куда-то ездила вместе с Варей и что эта самая поездка, вероятнее всего, и спровоцировала преждевременные роды, принялся строго и настойчиво расспрашивать растерянную и плачущую Бухвостову. Которая, однако, поначалу категорически не захотела раскрывать этот секрет, ссылаясь на некие туманные обязательства перед всесильным человеком. Но когда на помощь князю Юсупову пришла графиня Краснопольская и еще несколько человек, Бухвостова не выдержала напора и рассказала, что она возила Варю к Григорию Распутину, чтобы тот облегчил страдания молодой женщины.

Услышав имя столь могущественного человека, каким в последние годы сделался Григорий Распутин, все посетители и родственники замерли и потупили глаза. А Феликс Юсупов буквально позеленел от ярости – он давно слыл ярым противником Распутина и запретил в своем присутствии упоминать его имя.

Как раз в этот момент дверь в комнату Варвары отворилась, и на пороге появился измученный и расстроенный доктор. Едва взглянув на него, Глаша поняла, что случилось что-то непоправимое и ужасное. Доктор хриплым голосом потребовал найти экипаж и перевести госпожу Нелюбову в больницу, так как случилась большая потеря крови и женщина в домашних условиях может умереть в любую секунду.

Все тут же засуетились – кто-то устремился к выходу, чтобы найти экипаж или карету, кто-то начал расспрашивать доктора о состоянии больной, а Глаша бросилась в комнату и с порога увидела лежавшую в беспамятстве Варю, бледность которой в ту секунду могла соперничать с белизной подушки. Подойдя поближе, Глаша заметила, что в ногах у Вари лежит какой-то завернутый в полотенца предмет, и едва прикоснувшись к нему, с ужасом осознала, что это и есть новорожденный, мертвый ребенок четы Нелюбовых.

* * *

Через месяц после выхода из больницы, в конце января, Варвара Нелюбова без каких-либо объяснений неожиданно исчезла, оставив на письменном столе в кабинете Бориса двухгодичное жалование для Глаши, да несколько писем к родственникам с распоряжениями по имуществу и с просьбой не искать ее более никогда.

В Петрограде некоторое время пообсуждали это странное исчезновение госпожи Нелюбовой, предполагая разнообразные и иногда не совсем обычные версии. Некоторые были уверенны, что Варя, потеряв и мужа, и ребенка, решила уйти в монастырь, чтобы молитвами и собственными чрезмерными ограничениями облегчить участь двух самых близких ей душ. Другие утверждали, что молодая вдова отправилась на фронт с санитарным эшелоном и это был только предлог, потому что Варвара Нелюбова решила переодеться в мужское платье и отомстить за гибель мужа и сына. Третьи пошли в своих предположениях еще дальше – что она поехала на Тибет с намерением узнать у самого далай-ламы, как ей жить.

Но через неделю после исчезновения Варвары из Восточной Пруссии пришли трагические вести о полном разгроме двух русских армейских корпусов. Газеты тут же начали публиковать списки убитых и пропавших без вести, и о судьбе несчастной женщины все скоро позабыли. И только Глаша раз неделю приходила на семеновское кладбище и приносила цветы на маленькую могилу, на которой дата рождения и дата смерти были обозначены одним декабрьским, самым коротким днем в году.

* * *

Всех этих подробностей Борис Нелюбов так никогда и не узнал. Как не знал о них великий князь, рассказав Борису только то, что ему сообщила его жена Наталья Сергеевна, да то, что знал весь Петроград. Но на несколько минут эти двое храбрых мужчин, сидя в штабной избе 12-й кавалерийской дивизии около заваленного картами стола барона Маннергейма, внезапно почувствовали, какой страх испытывают их женщины провожая своих мужчин на войну. И что гибель новорожденного сына Бориса, а затем необъяснимое исчезновение его жены Варвары есть такая же трагическая случайность, как и гибель солдата в штыковой атаке или под пулеметным и артиллерийским огнем. Так было всегда и, наверное, будет и дальше, пока мужчины ведут свои войны, которые в большинстве случаев начинаются из-за непомерных амбиций одного или нескольких человек, а заканчиваются зачастую так же абсурдно и нелогично, как и начинались. Однако для них, офицеров русской армии, честь и безопасность Отечества всегда стояли выше подобных переживаний. И Нелюбов, готовый как мальчишка, расплакаться еще несколько минут назад, во время рассказа о трагической судьбе своей семьи, неожиданно понял, что если бы сейчас у него был выбор – идти на войну или остаться с Варей и с ребенком – он, не задумываясь, принял бы то же решение, что и в конце июля 1914 года. Потому что он русский офицер. Потому что с детства воспитан на заповедях служения Отечеству и в любой час, в любую секунду готов отдать своей родине не только собственную жизнь, но, если понадобится, и жизни своих родных и близких.

* * *

Вечером, после отъезда великого князя, Маннергейм, вверив дальнейшие заботы о поручике Нелюбове своему адъютанту штаб-ротмистру Скачкову, принялся разбирать доставленные беглецами бумаги. Завтра по утру эти документы надлежало переправить в разведывательный отдел 8-й армии, и Маннергейм, частично из любопытства, частично из-за желания понять ценность попавших в его руки сведений, решил с ними ознакомиться приватно и без свидетелей.

Несколько личных писем, адресованных боевым австрийским офицерам, Маннергейм сразу отложил в сторону, хотя понимал, что и в этих частных посланиях для него, как для командира дивизии, может оказаться полезная информация. Однако с детства приученный уважать частную жизнь в любом ее проявлении, барон оставил это занятие на совести армейских разведчиков и принялся читать официальные приказы и донесения, которые немецкий Генштаб направил своим союзникам.

Через некоторое время внимание барона привлекли сразу два документа: один – своей конкретикой, другой, наоборот, загадкой. На первом конверте красовалась интригующая надпись «Совершенно секретно» и адресовался он в штаб австрийской армии с предписанием о немедленном выделении широкого участка фронта для прибывающего с Западного фронта немецкого ударного корпуса, усиленного четырьмя батареями тяжелых 12-дюймовых орудий.

На втором не было ни адресата, ни подписи, а внутри – только короткий и непонятный текст, в котором какому-то «печнику» надлежало немедленно прекратить наблюдение за Г-К-М и под любым предлогом отправиться в Петроград для личной работы над «завещанием».

Отложив в сторону второй документ и подойдя к масштабной карте Галиции, Маннергейм принялся отыскивать конечный пункт прибытия нового немецкого корпуса и через несколько секунд с удивлением и тревогой обнаружил, что этот участок австрийского фронта находится как раз перед позициями его соседа – «Дикой дивизией» великого князя. Бросив взгляд на дату, барон с еще большей тревогой осознал, что сроки прибытия немцев уже два дня как истекли. А значит, завтра, во время операции с ложным отступлением и неожиданным фланговым ударом, атакующие полки его 12-й дивизии и бравые эскадроны великого князя почти наверняка могут попасть не только под шквальный огонь вновь прибывших тяжелых германских гаубиц, но и под контрудар свежих немецких пехотных соединений.