Сегодня мы прогуляли уроки: праздновали день рождения Саши. Я подарила ей очень красивое пальто от «Зары». Красное, с черными пуговицами, покрой 50-х годов, в стиле Одри Хепберн. Со своими огненными волосами Саша – настоящая зажигалка. Ей свистели вслед на улице. Мужчины. Женатые. Оголодавшие. Нас разбирал смех. В «Старбаке» какой-то старикан хотел угостить нас кофе и маффинами с черникой. Мы послали его подальше, а он обозвал нас потаскушками. Мужикам лечиться надо, прикинь. Потом мы посмотрели «Газетчика»[73] с Заком Эфроном, Мэтью Макконахи и Николь Кидман в роли горячей штучки. Сцена в тюрьме ничего так, когда она себя трогает. Конец хуже не придумаешь. Мы съели две тонны попкорна, то и дело прыская (я все-таки старалась аккуратно, чтобы челюсть не отвалилась) всякий раз, когда Макконахи козырял брюшным прессом. Когда мы вышли из кино, погода была суперская. Мы пошли гулять вдоль Соны по набережной Жозеф-Жийе. По набережной Сен-Венсан. Это был удивительный день. Только мы с Сашей. Гвозди и ветчина. Вне времени. Мы парили.

Вчера вечером, разбирая вещи, я нашла письмо двухлетней давности от одной журналистки. Она просила меня о встрече, чтобы написать вместе книгу о том, что со мной случилось. Депрессуха на меня от этого навалилась не по-детски. Лана Дель Рей[74] на полную громкость была самое то. Blue Jean нон-стоп.

* * *

Я надеюсь, что муки совести убивают.

* * *

Конечно же, я регулярно показывалась врачам в больнице. Осмотры, снимки, анализы. Все были очень довольны. Я спросила про кусок ветчины. Они не сразу поняли. Где ужас, там нет места юмору. Потом стали всячески меня успокаивать. Маленькое пятнышко все-таки останется навсегда, Жозефина. Но со временем его пигментация приблизится к естественному цвету вашей кожи. Со временем. Понятно, не им пока ходить с мерзкой рожей.

Женевьева учила меня пению. Мы с ней пели вокализы. Кошмар. Мой голос звучал ужасно. Ты и это мне поломал. Она показала мне знаменитых певиц на YouTube. Ничего особенного. А я дала ей послушать Acceptable in the 80’s. Bad Romance[75]. Она пригласила меня в больничный буфет. Было прикольно узнать вкус того, что я ела каждый день первые полгода. Отвращение к тебе. У психолога я тогда оценивала весь пройденный путь, все горе. У него я однажды долго смотрелась в зеркало. Не упрямьтесь же, сказал он, признайте, что вы все-таки красивая. Я согласилась: я все-таки красивая. Он вздохнул. В общем, вы растете. Я улыбнулась. На левой, ужасной щеке потихоньку проступала ямочка. Возвращалась на свое место. Я была довольна, как слон. И глаза у меня цвета морской воды, как у Дерьма Собачьего. Такие же, кажется, и у дедушки, у того, что оставил бабушку умирать в нужде без любви. Люди всегда смотрят на мои глаза. И мне повезло, я хорошо сложена. Спасибо, мама. Только ноги у меня длиннее, чем у нее. Обббалдееееенные, говорила (и сейчас говорит) Саша. Я решила больше не жаловаться, во всяком случае, на свое лицо. Когда я уходила в тот день от психолога, мне было хорошо.

Зато накануне мама с Оливом опять сцепились на всю катушку. Если они разойдутся, заявил Леон, он будет жить с Оливом. Товарищ-байкер. Мама от этих его слов на стенку полезла, орала на него типа ты будешь делать, что я скажу, я твоя мать, я решаю. А когда мсье ПВП, наш Безусый, ответил ей: плевать я хотел, я убегу, только ты меня и видела, мама со всей дури запустила какой-то штуковиной в стену. Посыпалось стекло, осколки отскочили и попали Леону в лицо. У него сразу потекла кровь в двух местах. Когда он потрогал свою щеку, ладонь стала красная, как будто он картину писал пальцами. И тут я хлопнулась в обморок.

Потом было стыдно. Леон издевался надо мной. Ты описалась! Ты описалась! Ему наклеили два дерьмовых пластыря, маленьких совсем. Один на лоб, другой на щеку. Ничего страшного. Просто лицо всегда сильно кровоточит. Врач со «Скорой» дал мне снотворную таблетку. Все сразу стало каким-то ватным. Матрас, одеяло. Я была камушком, завернутым в вату. И слышала голос Свина. Где-то далеко. Очень-очень далеко. Да-да, твой голос. Он читал мне «Гензель и Гретель». И я куда-то провалилась.

На последних сеансах мы много говорили о воспоминаниях. До появления Леона, например. Я хорошо это помнила. Мы с мамой готовили ему комнату. У нее был огромный живот, огромные груди. Есть фотография, на которой она показывает свои груди. Мы купили плюшевых зверюшек. Мне дали самой их выбрать. Я нарисовала уйму картинок для его комнаты. Их прикрепили маленькими прищепками на цветные нитки. Мама посадила в нашем саду цветы, лиловые и розовые. КД нас фотографировал. Он говорил, что мы красивые, что он с нами счастлив, что благодарен нам.

И?

Я понимаю, что не хочу этого признавать, но тогда была очень хорошая полоса в моей жизни. Мои родители жили в ладу в то время. Снова, я хочу сказать. Я была между ними. Я любила их обоих. У нас у всех должна была быть прекрасная жизнь. И вот.

Что – вот?

Вы сами знаете.

Он хотел, чтобы это сказала я. Анализ, понятное дело, с большой буквы А. Слова должны выйти наружу. Надо вытолкнуть их из себя, если хочешь выздороветь. И тогда я заговорила. Заговорила о том дне, перед ночью Пса.

Бывают иногда такие чудесные дни. Даже в голову не приходит чего-то опасаться. Думаешь, что это в порядке вещей. Едва встав, я ощутила перемену. Во-первых, свет за окном. Голубое-голубое небо. Все было очень четким, как на фотографии. Воздух казался промытым, если вы понимаете, что я хочу сказать. Он сходил за круассанами и молочными булочками. Молочные булочки – для Леона; он обожает их с «Нутеллой». Мы завтракали втроем. Смеялись. Говорили о том, что нам хочется делать в этот день. Он сказал: все, что пожелаете. Мы будем делать все, что вы только пожелаете. Мы с Леоном ничего особенного не желали. Я хочу сказать, пойти в музей или там в аквапарк. Мы хотели просто провести день вместе. Остаться дома. Включить на полную громкость музыку. Потанцевать. Так мы и сделали. Я никогда не видела, как он танцует. Он был смешной. Я немножко поучила его року. Но с чувством ритма у него неважно. А потом, мы ведь вспотели, он окатил нас в саду из поливального шланга, несмотря на холод. Мы с Леоном сказали, что было бы здорово, будь у нас бассейн, и он ответил да, идет, оборудуем бассейн. Настоящий? – спросил Леон. Настоящий. Не какое-нибудь пластмассовое дерьмо. С вышкой. И с горячей водой, добавил Леон. И мы засмеялись. Натянули веревочки, чтобы обозначить место, где у нас будет бассейн, и он сказал, что завтра же позвонит в какую-нибудь компанию, и через три месяца, весной, мы все будем купаться. Вот такой был день. Все в этом роде. По-семейному. Маленькие домашние мечты выкристаллизовываются. Осуществляются. Потом мы все вместе готовили обед. Я сделала салат, у меня очень хорошо получаются салаты. Леон накрыл на стол. Он открыл бутылку вина. Плеснул нам по чуть-чуть, и мы чокнулись за бассейн. За голубое небо. За здоровье нашего дедушки, чтобы у него прошел рак. За Колетт, чтобы она больше не тряслась. За маму, чтобы она когда-нибудь вернулась. Он попросил у нас прощения за все те разы, когда он не был лучшим в мире отцом. А Леон встал, и расцеловал его, и сказал, что он лучший в мире отец.