Есинька, одначе, решила идти сама. Вообще так почасту бывало, что после приступа у Крушеца, она погодя полностью обретала себя, будто и не теряла силы, не теряла сознания. Потому девочка также поднялась с кресла, впрочем, так как не выяснила всего чего желала, произнесла:

– А кто такие эти Ляды и Оренды, что управляют векошками? Духи, нежить, бесицы-трясавицы?

– Они управляют не только векошками, вообще космическими кораблями, – сейчас Асил хоть и ответил, но зримо попытался уйти от разговора, посему развернулся в сторону стола, ласково провел дланью по спине Еси, тем поощряя ее идти. – Это не духи, не нежить. Ляды и Оренды иная форма жизни, ничего общего ни имеющая, ни с бесицами-трясавицами, ни с чертями, ни с людьми. Они вообще отличные, созданные не из плоти, и костей, а на вроде разумного устройства. Мне весьма сложно объяснить тебе, на что похожи эти создания…

– Наверно на антропоморфа, – отметила юница и теперь почитай подталкиваемая Богом в спину двинулась к столу. – Они похожи на антропоморфа, который когда-то украл Владу.

– Нет… не на него, – теперь однозначно в голосе Асила прозвучала растерянность, он, явственно не знал, как избавиться от вопросов девушки. – Антропоморфы сутью своей машины, а Ляды и Оренды скорее можно отнести к такому органу человека как мозг, ибо обладают разумностью принимаемых решений и особым способом их внедрения, исполнения.

Когда Есислава в сопровождение Атефа подошла к столику, Ночница уже его накрыла, убрав с блюда покатую крышку, пристроив справа ложку, поправив лежащий чуть левее влажный ручник. Торопливо сделав несколько шагов в сторону и назад, она недвижно застыла, не забыв преклонить голову. Стоило юнице опуститься за стол, а вздохнувшему, кажется, всей плотью Асилу отойти и приняться фланировать по комнате, как нежить ретиво подступив к столу, стала наливать в голубо-прозрачную с отвесно загнутыми вверх краями тарелку из глубокой чаши навар. Из коричнево-красноватого густого навара выглянули не только морские гребешки, креветка, рыба, кальмары, но и зеленый листочек терпко-пахнущей травы, густо сдобренной сметаной. Вот еще не раз вызывающее в Еси вопросы, каким образом не только на ее столе появлялась свежая зелень, рыба, мяса, но и иные продукты, каковые она вдруг… почасту именно вдруг хотела съесть. На это Перший в свое время отозвался одной фразой «доставили». Однако, пояснять, как именно доставили не стал, как и не стал о том говорить Асил, хотя девушка его не раз спрашивала. Впрочем, она сама предположила, что доставляют пищу на векошку тем самым мгновенным перемещением, по определенному каналу величаемому «коридор пространства… коридор перемещения – малик». Все же старший Атеф был более открыт пред Еси.

– Кто это? – вопросила Есислава у прохаживающегося Бога, и кивнула на стоящую подле нее нежить. – Ночница-эка или Ночница-чатур?

Асил на малеша застыл почитай напротив нежити, внимательно всмотрелся в лицо, также пронзительно прошелся взглядом по всей ее получеловеческой-полукозлиной фигуре, и, пожав плечьми, ответил, несомненно, радуясь, что вопрос оказался днесь таким приземленным:

– Не ведаю, Есинька. Мне их сложно различать.

– Мне тоже, – согласно поддержала Бога юница, неотрывно глядя в плоское треугольное лицо нежити, где самой значимой чертой была клиновидная, короткая бородка. – Как Отец, – иногда при Асиле девушка так величала Першего, в том поддерживая и его самого, и Крушеца, да и вне сомнений выражая собственные чувства. – Их различает не пойму… У них совершенно одинаковые лица… очи, губы и даже эти бородки.

Ночница нежданно широко улыбнулась, вероятно, желая придать мягкости своему безобразному лицу, обаче, тем самым растянула губы, явив вместо рта плотную розовую перегородку. Есислава немедля перекосила лицо и тягостно сотряслась всем телом. Также разком девушка перевела взор на тарелку, и, уставившись на выглядывающую из навара креветку, дюже сердито дополнила:

– И коль не создали рта, нашто было вкладывать в уста улыбку… Уж такое нелицеприятие, после оного и вовсе есть не захочется.

– Ночница-чатур, – властно и гулко молвил входящий в комнату Перший и кивнул нежити на завесу. – Поди отсюда, и не забудь принести настоя нашей милой девочке.

Ночница-чатур не мешкая склонилась, не только своему повелителю, но и Асилу, и юнице да пристроив половник подле глубокой мисы, направилась вон из помещения.

– Зачем Мор, ибо это он, Еси, творил Ночниц, как и большую часть нежити, вложил в их уста улыбку, я не ведаю, – значимо произнес Перший, и, направив поступь к стоящему брату, мгновенно окинул его взором. Димург досадливо качнул головой, судя по всему, прощупав его и оставшись недовольным, как и дотоль откровенностью Атефа. – Я о том его многажды раз спрашивал, но малецык толком ничего не смог пояснить. Он был очень юн, когда создавал Ночниц, первое его творение… Несомненно, горячился, жаждал попробовать свои силы… экспериментировал. – Перший остановился подле брата и нежно огладил его черные, прямые волосы на голове. – Я на тот момент не стал вмешиваться, чтобы не расстроить малецыка, посему и получилось такое нелицеприятное существо. Однако, вся остальная нежить выглядит многажды миловидней… Но ежели тебя, моя милая девочка, раздражают улыбки нежити, скажи, и я им запрещу.

Еси, впрочем, никак не отозвалась, она взяла перстами ложку, и стало лениво водить ею в густом наваре, вылавливая оттуда креветки, которые ей всегда нравились.

– Нужно, хорошо покушать, – строго молвил Перший… Касаемо пищи Бог всегда говорил строго и властно, оно как если б не эта авторитарность его тона юница и вовсе перестала есть. – Тебе, Еси, нужны силы. Ты сама выбрала блюдо, посему прекращай излавливать там, а кушай все. Человеку, как и любому существу для жизни необходимо питание, без него он ослабнет и погибнет. Потому кушай и возьми…

Старший Димург резко прервался и устремил взор на лежащий на плоской тарелке нарезанный ровными треугольными кусочками белый и ржаной хлеб. Есислава проследив за взглядом Бога, ухватила левыми перстами ломтик ржаного хлеба, и, протянув в сторону Першего, звонко засмеявшись, молвила:

– Хлеб… Возьми хлеб, ты хотел сказать, – густой румянец оттого зазвончатого смеха выплеснулся на щеки юницы. – Ты не ведаешь? Не ведаешь Перший, что это хлеб.

– Просто забыл, как он называется, – по-доброму отозвался Димург, и, протянув в сторону девушки левую руку, как дотоль голубил волосы брата, огладил и ее рыжие кудряшки, широко просияв. Господь был не просто доволен, он обрадовался тому, что девочка засмеялась, впервые за дни их полета да еще так звонко, жизненно.

– Я же не питаюсь им, – дополнил Перший свое толкование. – А у человечества, его величание столь множественно… Тут и хлеб, и тортиллас, фокачча, рейкялейля, пита, хала, матлу, тамтун, мсеммен, наан… Что порой можно и позабыть каково его название в твоем народе.

– Ого! – уважительно дыхнула Есислава, мгновенно прекращая смеяться и становясь серьезней. – Сколько ты назвал… – И тотчас опустив руку, добавила, – прости, не хотела тебя задеть.