– Перший, а почему дарицы величают именно тебя темным Богом? Почему приписывают твоей печище все самые дурные, отрицательные поступки, чувства и деяния? Мор, взять хоть, у них Бог смерти, болезней и разрушения, а на самом деле… Ведь на самом деле все по другому… И нет разлада меж вами Старшими Богами братьями, и не бьетесь вы меж собой, а вспять любите, поддерживаете. Почему вы терпите, что вам Богам навешивают все отрицательные черты.

– Черты людей, моя бесценная, – проронил неспешно Перший и потянул юницу к себе, желая посадить на колени, обнять и успокоить.

Одначе, Есислава рьяно закачала головой и выпластав руку из удерживающих ее перст Бога направилась к креслу, что стояло справа от него. Опустившись в кресло, каковое мгновенно приняло форму под стать ее фигуре, девушка оперлась спиной об ослон и легохонько вздохнув, от словно не спадающей усталости, взглянула на Першего.

– Это только черты, мысли людей, – продолжил он толкование, вероятно, успокоенный состоянием юницы. – И мне… В целом, как и вообще Зиждителям безразлично, какие дают и приписывают моей печищи характеристики, поступки люди… Люди, которые являются нашими творениями. Право величаться темным в тех или иных системах, Галактиках попеременно имеем мы вместе с Атефской печищей, коли планеты, как таковые населены всеми нашими отпрысками. Судя по всему белые люди, когда видят в начале своего зарождения Богов с темной кожей приплетают им и темные поступки, творения, обвиняя в своих неверных, ущербных умозаключениях. Не ведаю, почему ноне дарицы решили, что именно Димурги у них темные Боги. Ибо Темряй вельми редко их посещал… На заре жизни, он был в Дари может раз иль два не более. А Дажба никак не мог вложить в детей, что– либо против меня, або очень сильно меня любит, как и я его. Хотя знаешь Еси, людям присуще разделять мир на двоякость… Всем людям, не только белым, черным, желтым, красным, но и иного оттенка кожи, каковой почитай не встречается в Млечном Пути, однако населяет другие Галактики. И совсем не важно, сколько согласно их верований участвует в сотворение мира Богов: один, два, три, четыре. Сущность, кодировка человека такова, что он непременно все разделит… Все и лишь на два цвета: белый-черный, бежевый-чагравый, розовый-синий, кремовый-марный. На добро и зло, которое лишь и существует, что в понимание человека, поелику ни одно иное живое создание такого деления не производит. Люди, они были созданы для определенной цели и поколь успешно ее реализуют, а потому Боги не вмешиваются в их жизнь, не интересуются частными мыслями, поступками, свершениями аль верованиями. У нас много более насущных дел, забот, много более интересных в смысле развития народов, коей сутью является нравственно-духовная составляющая. Человек для этого не приспособлен, его коды тех усовершенствований не имеют, и, достигая определенной ступени материального или морального развития, он, как личность, как общество начинает деградировать… Такое было уже не раз. Таких планет, как Палуба не так уж много в многочисленных Галактиках, еще более многочисленных системах Богов. И если бы не та самая роль, оную людское племя доколь прекрасно выполняет, его бы как такого и не существовало б.

Перший, несколько растянув последнюю фразу, смолк. Он, очевидно, вложил в нее особый смысл, каковой Еси поняла по своему. Предположив, что то самое взращивание в человеческих особях будущих божеств и предопределяет его сохранность. А в комнате между тем настало отишье. Только крутившиеся за люкарней серые пузыри, похожие на водяные, медленно разрастаясь, всасывали в себя векошку. По их долгим лучам двигались в одном направлении разнообразные по форме сгустки и пятна почти зеленого цвета, словно подсвеченные с под низу густой чернотой. Той самой, что была рождена первой и по своей собственной мудрости уступила часть прав и сил свету.

Резкая боль наново полыхнула в больном глазу девушки, и она не в силах терпеть, надрывно застонала. Еще доли секунд той боли и она вдруг срыву пробила всю голову, юница торопливо уткнула лицо в ладони, ощущая как тягостно залихорадило Крушеца. Ее мозг переполнился не только дымкой, но и плотным воспоминанием, смешав в нем Есиньку, Владу и верно Крушеца.

– Ом! Господь Перший, – прозвучал низко-мелодичный голос Кали-Даруги и она ласково огладила кожу руки Бога под которой таился Крушец. – Что вы натворили? Что? А коли Родитель о том прознает? Он, непременно, вас проучит. Ведь такое нарушение Законов Бытия недопустимо. Повинитесь, поколь не выпустили лучицу пред Родителем. Поколь не поздно… И вообще не пойму, как вам удалось скрыть рост лучицы в себе, как того не узрел Родитель?..

– Кали… Кали… так больно, – болезненно шепнули губы Есиславы, на миг возвращая ее в реальность.

В реальность, которая наполнилась заботливыми объятиями рук Першего, поцелуями Асила. А после вновь захлестнулась ошметками ярко-лазурных сгустков, схожих с теми, что плескались за стеклом люкарни и переполняли измученный мозг девушки.

Есинька прерывисто дрогнула всем телом и надрывно вздохнув, отворила очи, узрев над собой свод комнаты слегка приглушенного сияния. Не совсем белого, а ближе к серовато-тусклому.

– Ты, что моя милая? – беспокойно вопросил Асил, сидящий подле девушки на деревянном стуле, давеча нарочно принесенном сюда.

Бог нежно огладил юнице волосы и прошелся по коже лица мягкими, теплыми подушечками перст.

– Что случилось? – туго содрогающимся голосом вопросом на вопрос отозвалась Еси.

– Мы прибыли к Родителю, только, что состыковались, – приглушенно ответил старший Атеф, остановив движение пальцев на лбу девушки и с тревогой оглядывая ее голову.

Два последние дня полет проходил значительно, спокойно, лишь вчера к вечеру Крушец нежданно запаниковал, и принялся выплескивать в мозг девочки сначала воспоминания, а после корчу в плоть. Судорога скрутила не только перста, лодыжки, лядвеи на ногах, но и пальцы, запястья, предплечья и плечи на руках. Тугой схваткой она свела мышцы меж ребер и сам позвоночник. Сие случилось столь стремительно, что юница резко упав на пол, гулко закричала, судя по всему, закричал и Крушец, и это впервые за месяцы болезни. Его зов был таким мощным и как всегда порывистым, что он оглушил Першего и Асила. Только пару минут спустя, в которых Еси корчилась от боли на полу, а голова ее была точно объята пламенем, старший Димург обрел себя и кинулся к ней. И в этот раз, как поняли оба Бога, им, скажем так, посчастливилось удержать Крушеца, сняв напряжение с него. А Ночницам, весьма расторопным, удалось снять корчу с плоти, растереть мазями и напоить снадобьями.

Впрочем, эту ночь Есислава провела тревожно, почасту просыпалась, стонала и настойчиво звала то Липоксай Ягы, то Першего, оный и так не отходил от нее, и, успокаивая, прижимал к себе, целовал, снимая хоть не надолго боль и волнение.

– Уже прибыли, – выдохнула юница и в ее голосе прозвучала радость и одновременно страх.

Девушка оглядела комнату, в которой ноне она была вдвоем со старшим Атефом да теперь уже и вовсе нескрываемо испуганно поспрашала:

– А где Отец?