мне подошел человек… Давным-давно. Какой-то бродяга. Грязный, оборванный. Сказал: «Однажды тебя постигнет одна большая неудача». Я тогда посмеялся над ним. Ведь он был не предсказатель. Но запомнил. Потом, когда… Унаследовал Немет, подумал, что он-то был прав. Но столько еще времени оставалось до старости. Уверен был: придумаю, как ее обмануть. Но потом неудача и вправду постигла меня. Два проклятья одному человеку! Не много ли? Болезнь сточила меня за год. И ведь я все думал, что сумею ее победить…

Зарат слушал: терпеливо, как слушают больных, помешанных и умирающих. Что бы он ни думал о дяде, сейчас исполнял долг.

— Одна большая неудача…, — повторил дядя.

— Может, она тебе только еще предстоит.

От этого предположения Лайлин вздрогнул. И тут, оборвав ожидание, Зарат ударил его в грудь кинжалом — тонким, игольчатым, — который неизвестно откуда достал. Ударил прямо в узел голубого света.

Ати шагнул вперед и остановился. Было, в любом случае, поздно. Дядя, поддерживаемый Заратом, осел на землю, затрепетал костер. Но больше не изменилось ничто.

— А теперь будем ждать, — сказал бальзамировщик, подходя к Ати.

— Это все? — не поверил тот.

— Да. Нить я обрезал. А ты думал? Что я буду орудовать ножницами?

Ати выбрал промолчать, но что-то такое и представлял.

— Чего мы ждем?

Зарат потер кистью о кисть, словно бы в предвкушении.

— Ее. Немет. Вряд ли она позволит себе его упустить. А если позволит… Что ж, тогда твой дядя умрет лучше, чем заслужил. — Тут он спохватился: — Поднимись в паланкин. Я думаю, тебя она не тронет, и все же как знать.

Дальнейшее Ати видел уже с высоты.

Лайлин лежал неподвижно. Свечение снова охватило его, но контуры теперь были размытыми, будто бы расслоившимися. Зарат взял посох, подошел, опустил рядом с ним. И снова отступил.

Фыркали мулы, текла в отдалении река, завел песню и смолк пустынный волк. Ожидание тянулось, но ничего не приносило. Зарат зевнул и сменил позу, а Ати, сидя наверху, подумал, что Немет вовсе не торопится взыскать долг.

Но оказалось, она просто спешила издалека.

Топот и скрежет когтей. Тяжелое дыхание и хриплый вой. Через темный простор она неслась, к ним, к жару костра. Ненадолго остановилась, чтобы вылакать то, что было в миске. Потом закружилась, незрячая. И все же дядю унюхала. Осторожно, для такой-то громадины, переступила через камни и нож. Облизнулась — это Ати услышал и похолодел. И рванулась к добыче.

Была ли она голодна? Не узнать. Возможно, испытывала голод всегда и оттого так свирепствовала. И именно голод сделал ее невнимательной. Сама не заметила, как Лайлин пронзил ее посохом.

Она, конечно, завыла. Рванулась и попробовала высвободиться. Но дядя держал крепко: как держат рогатиной зверя, не подпуская к себе.

Зарат метнулся к костру. Думал, что зашел к Немет со спины, но ошибся. Лязгнули зубы, и бальзамировщик вскрикнул. Амулеты не защитили его, и все же нужное у твари он вырвал. Густая алая кровь струилась по его платью, капала изо рта, когда он вернулся, но Ати видел, что раны, на самом деле, неглубоки. Зарат сунул что-то за пазуху: непокорное, маленькое. Неужто душу Карраш? И снова обернулся к костру.

Как же он зол, чувствовал Ати. Не на дядю сейчас, на Немет. И все же, когда ясно, наконец, стало, что сражение затягивается, что Лайлину недостает сил, чтобы расправиться с ней, бальзамировщик с места не двинулся.

Стала ли Немет сильнее с момента дядиной смерти? Выросла ли? А может, он с самого начала неправильно все посчитал. Пронзенная посохом, который горел теперь ярким белым огнем, исходящая воем, она, тем не менее, была вовсе еще не мертва. И, уяснив, что освободиться не сумеет, сделала единственное, что оставалось: принялась стремиться вперед. Пропоров себя посохом, надвигалась на Лайлина, и тому нечем было ее остановить.

Так подумал Ати и ошибся.

Даже в преддверии окончательной смерти дядя не был абсолютно беспомощен. А может, это и приберегал. Может, именно этот запас хотел истратить некогда на свое воскрешение.

…Это же земля горит, понял Ати, когда очнулся. Раскаленная почва, дикий, испепеляющий жар стояли в сознании, однако на самом деле тепла он не чувствовал. Огромное пространство окружающей пустоши теперь ощущалось особенно явно. Все оно было как будто подсвечено снизу — и, в то же время, оставалось темно.

Но, что бы ни сделал дядя, и этого не хватило, чтобы остановить тварь. Обугленная, она все так же ползла вперед, в надежде осуществить месть. Ведь, напитавшись, сумела бы исцелиться.

Ати услышал рядом движение — это поднялся Зарат. Тяжело провел рукой по лицу и уцепился за борт паланкина. На такое бальзамировщик, похоже, что не рассчитывал.

— Сделайте что-нибудь.

— Живой душе я навредить не могу. Даже такой, как Немет, — тихо, сквозь зубы, ответил тот. — Это — тоже обет.

В последних словах слышалось сожаление.

— Поэтому хорошо, что я здесь не один. — Зарат улыбнулся, и улыбка эта, измазанная кровью, неуместная, была полна злорадного довольства. — Ты сам сказал мне когда-то, что твоя мать может извести душу вроде Немет. Вынести суждение, вынести ей приговор. Стереть. Нам повезло, что надми ответила на мое письмо.

Сначала Ати не понял. Но тут увидел: что-то справа, светящееся. Перевел взгляд — и заставил себя зажмуриться. Но, когда снова открыл глаза, видение не исчезло.

Возможно, это просто чудилось ему? Ведь не могла же она правда быть там. Нет, не могла.

И все же именно ее Ати видел, идущую из темноты. Вдалеке все так же горело окно, но теперь еще — дверь.

Зеленое платье, озаренное пламенем, разметавшиеся от ветра, такие прямые обычно волосы.

— Жаль, под ее суждение попадет не только Немет, — рассмеялся Зарат.

И крикнул выжженной тьме:

— Слышишь меня, Лайлин? Ты сказал, что не знаешь судьбы хуже Немет. Но ведь ты же солгал! Нет награды ужасней небытия!

Какое-то время тишина длилась. А потом дядя узнал.

— Меана? — испуганно, чересчур четко для человека по ту сторону смерти воскликнул он. Воскликнул очень, очень издалека. — Нет!

Но Ати слишком хорошо знал, что просить о чем-либо мать бесполезно.

И тут сознание оставило его снова. Сквозь надвигавшуюся пелену Ати услышал горестный вой — несомненное свидетельство смерти. Слышал еще голоса — но не разобрал слов. И как ни хотел очнуться, сделать этого не умел.

Эпилог

Потом, когда вспоминал поездку назад, Ати все пытался отличить сон от яви. Обрывчатое это путешествие то и дело перемежалось полосами забвения. Какое бы заклятие ни использовал на исходе жизни