Рядом с ним Магомедсалих играл в шахматы со старшим одиннадцатилетним сыном Ниязбека, и, приглядевшись, Панков с досадой понял, что все-таки гольф – это единственный вид спорта, в котором он мог бы победить молодого аварца. Выиграв партию, Магомедсалих встал и щелчком опрокинул вражеского короля.

– Бах! Контрольный выстрел, – сказал Магомедсалих.

Две недели назад Магомедсалиха Салимханова назначили заместителем гендиректора морского порта, и Панкова так и подмывало спросить, как это назначение связано с кратковременной пропажей самого директора, наделавшей много слухов в Торби-кале.

Ниязбек между тем попрощался с очередным собеседником, приехавшим на бронированной «ауди», проследил, как уезжает машина, и подошел к Панкову.

– Поговорим? – предложил он.

Они поднялись по наружной лесенке на второй этаж и оказались в просторной гостиной с диванами и коврами. В углу стоял огромный плоскоэкранный телевизор.

Панков про себя с раздражением подумал, что ему, видимо, оказали большую честь. Если со всеми остальными посетителями разговаривали возле машины или за общим столом, то его, так и быть, пригласили в дом. Потом Панков глянул вниз и обнаружил, что забыл снять туфли. На тонком черно-бордовом ковре остались их отпечатки, и полпред почувствовал себя европейским дикарем, зашедшим в мусульманский дом. Он покраснел, подошел к порогу комнаты и скинул обувь.

Когда он вернулся, Ниязбек уже сидел в тяжелом кожаном кресле. Удобная свободная одежда скрадывала его мускулы, темно-коричневые совиные глаза смотрели спокойно и чуть устало, и под этим взглядом московский чиновник смутился и вдруг спросил вовсе не то, что он намеревался спросить.

– Ниязбек, почему ты себе не купишь должность? Ты вон Джаватхану купил замминистра по налогам, почему не себе?

– Это – хорам, – сказал Ниязбек – Запрещено.

– Что – харам?

– Налоговая. Таможня. Они – харам. Мусульманин должен платить закят, и больше ничего. Как же я буду собирать с других мусульман деньги, которые они не должны платить?

– А банкиром быть – тоже харам?

– Конечно.

Панков внезапно вспомнил одну из старых выходок Ниязбека, про которую ему рассказали неделю назад. Случилась она еще в те времена, когда всесильный серый кардинал республики Гамзат Асланов был простым коммерсантом и шурином Ниязбека. Тогда Гамзат взял кредит в каком-то банке и, естественно, его проел. Ниязбек пришел в банк и предложил, что он вернет половину кредита, а другую половину пусть простят. В банке отказались, и тогда Ниязбек со своими людьми положили банкиров на пол, пистолетными выстрелами раскурочили сейф и сожгли все бывшие там бумаги, и том числе и кредитную документацию. Дело было в начале 90-х, никаких компьютерных копий у банка не было, и банк вскоре умер. Оказывается, с точки зрения Ниязбека, он вообще не совершал ничего плохого, а просто наказывал людей, которые занимаются небогоугодным делом – дают деньги под проценты.

– Значит, налоги собирать – харам. А убивать людей?

Ниязбек помолчал.

– У мусульманина, – сказал Ниязбек, – есть пять обязанностей. Веровать в Аллаха и пророка его Мухаммада, да будет благословенно имя его, молиться пять раз в день, совершить хадж, соблюдать пост и платить закят. Ты мне можешь найти среди этих пяти обязанностей обязанность не убивать?

– А президентом быть – тоже харам? – внезапно спросил Панков.

– Нет. Только взяток не надо брать. И мусульман не надо грабить.

Панков помолчал несколько секунд. Черноволосый горец с высоким лбом и упрямой челюстью глядел на него темными хищными глазами, и полпреда внезапно пробрала дрожь. Он представил себе Ниязбека Маликова главой этой страны. «Это хуже Асланова, – внезапно понял он. – Это хуже Гамзата с его оргиями и трупами певичек. Это даже хуже Вахи Арсаева».

– Так о чем ты хотел поговорить, – спросил Ниязбек, – ведь не о таможне?

– Нет. О сегодняшнем взрыве. На железной дороге.

Ниязбек кивнул, но ничего не сказал.

– Ты по-прежнему считаешь, что убийство Игоря – дело рук Гамзата Асланова?

Ниязбек промолчал.

– Тогда приведи мне доводы «за». Я хочу их услышать.

Ни слова в ответ.

– Послушай, Ниязбек, ты брат Игоря, а я его друг. И мне не безразлично, кто его убил. И я не собираюсь прощать этим людям. Но с этого проклятого склада пропали четыре бомбы. Одна разорвала на куски БТР с федералами. Другая – поезд с боеприпасами. Третья убила Игоря. Это один почерк, один стиль, я что, должен думать, что президент республики или его сын сами взрывают у себя БТРы? Я еще готов допустить, что президент может кого-то подстрелить. Что Гамзат для поднятия престижа с удовольствием сфальсифицирует и раскроет какой-нибудь плюгавенький теракт, подорванный пустой «газон» или там двести граммов тротила в урне с мусором. Но уничтожать спецназ ФСБ? Взрывать поезда с боеприпасами?

– И кого хотели уничтожить вместо брата?

– Меня. Они думали, что в машине – я. Это я виноват в смерти Игоря, Ниязбек. Давай смотреть правде в глаза. Если ты ищешь виноватых, убей меня. Тебе будет легче?

Горец продолжал улыбаться.

– Что тебе сказал Ваха? – спросил Панков.

– Какой Ваха?

– Не прикидывайся. Ваха Арсаев. Ты виделся с ним на похоронах брата. Он тебе наложил целую кучу вранья, так? Он сказал, что это не он убил Игоря? Он был вне себя от страха, ведь он хотел убить полпреда, русского, за которого никто не будет мстить, а получилось, что ты теперь его кровник?! И он врал тебе, что это не он, что это Аслановы. У него достало наглости прийти, а ты его отпустил. Ты понимаешь, что ты отпустил убийцу своего брата только потому, что ненависть к Аслановым замутила тебе глаза? Какие у тебя дела с Арсаевым, кроме того, что ты платишь ему за проезд?

– У меня нет с ним дел.

– Ты его по крайней мере ищешь?

– Ищу.

– Так что вы обсуждали, Ниязбек? Как вдвоем уничтожить законного президента республики? Ты понимаешь, что бы ты ни обсуждал, ты делал это с убийцей своего брата?

– Я не видел Арсаева.

– Поклянись Аллахом.

– Аллахом не клянутся по каждому пустяку, Слава, – сказал Ниязбек и вышел из гостиной, бросив цепкий взгляд на испачканный обувью ковер.

* * *

Владислав Панков возвращался в полпредство сильно взбешенный. Он полагал, что если он приедет домой к Маликову, то тот будет с ним говорить. Черт побери, любой чиновник в этой республике будет счастлив, если к нему приедет полпред. Все они называют себя правоверными и горцами, все они рассуждают о своей чести и гордости, но, когда дело доходит до аудиенции у полпреда Панкова, они готовы стоять в приемной хоть всенощную, хоть заутреню!

Панков не знал ни одного человека в республике, включая ее президента, который не начал бы заикаться от счастья, если б Панков к нему приехал.