Если только мы не выясним, что связывало всех жертв, – Лайош помахал кружкой, и когда официант, снова наполнив её кофе, отошёл, сыщик вполголоса начал перечислять. – Во-первых, это должно быть что-то знакомое и безопасное. Потому что жертв угощали мятным печеньем, и они его спокойно съедали. Вот вы, Гарольд, стали бы есть сладости, полученные неизвестно от кого?

– Нет, – сюретер задумчиво постукивал пальцами по столешнице. – Вы правы, это должно быть что-то, что не вызывает никаких подозрений у жертв.

– Во-вторых, это не кондитерская, не кафе, не ресторан и ни какое-либо подобное заведение, – с уверенностью заявил Лайош.

– Почему?

– Потому что в городе нет места, куда были бы вхожи исключительно женщины из семей городских советников в возрасте от семнадцати до двадцати пяти лет. Представьте, что вы – владелец кондитерской, или, скажем, пекарь, и хотите отравить именно женщину, именно в этом возрасте и именно из этого социального слоя. Вам нужно как минимум знать, что она из семьи городского советника, и добавить яд в печенье, которое она закажет. Заметьте, печенье в обоих случаях было мятное, а многие ли любят именно мятное печенье? К тому же доктор Герш говорил, что уже спустя несколько часов это вещество распадается и не поддается анализу. Я, конечно, не химик, но подозреваю, что нагрев оно переносит ещё хуже. Значит, яд – или наркотик, как угодно – должен был быть добавлен в печенье тогда, когда оно уже остынет. Допустим, можно отравить сразу всю партию печенья – но выпечку в кондитерских и кафе выставляют на витринах, и затем щипчиками выкладывают на тарелочку, прямо на глазах у заказавшего печенье или пирожное клиента. Отравитель ведь не может знать, кто именно купит отравленную выпечку, и не может добавить яд при сервировке.

– Вполне убедительно, – кивнул Ла-Киш. – К тому же мы расширили район поисков вокруг «Флоры», и так и не нашли ни одного места, где бы готовили и подавали мятное печенье.

– Я не удивлён. Чем дольше думаю об этом деле, тем сильнее во мне убеждение, что это были «комплименты».

– Что-что?

– «Комплименты». Знаете, такие маленькие подарки, обычно это как раз печенье, пирожное, кулёчек с конфетами, и тому подобные вещицы. Их держат у себя некоторые салоны, магазины и мастерские, чтобы продемонстрировать лояльность постоянным клиентам. Это как раз тот случай, когда человек может взять предложенное угощение, даже не задумываясь об опасности.

– Чтоб меня… – пробормотал Ла-Киш, подаваясь вперед. – Они ведь могут быть и в свёртках с заказанными товарами, и никто никогда не отследит, что выпечка была отправлена, к примеру, с книгой, или дамской шляпкой.

– Именно, – Шандор отсалютовал сюретеру своей кружкой. Ла-Киш ответил – он пил тёмное пиво – и продолжил развивать свою мысль:

– Значит, нам предстоит отыскать заведение, где побывали все четыре женщины.

– Причём не раз и не два, – отозвался Лайош. – Знаете, Гарольд, мне думается, вам стоит повторно допросить Абрахама Тропса. Если Эвелина Санду была под действием этого вещества на протяжении какого-то времени, оно могло пробудить в девушке… кхм… некие сексуальные аппетиты. И в итоге она действительно сама могла выбрать и беднягу клерка, и место их свиданий. Мы наверняка знаем, что эта связь продолжалась некоторое время, поскольку слухи дошли даже до советника Санду, и он успел нанять меня. А раз так, то Тропс вполне мог бывать с Эвелиной в разных местах – и в том числе там, где ей предложили мятное печенье.

– Или же она получала выпечку до, либо после свиданий, – Ла-Киш рассеянно смотрел в окно поверх плеча Шандора.

– Не исключено. Но тогда скорее уж до.

* * *

Лет двести тому назад на лесистом склоне главного городского холма, ниже Сен-Бери, было лишь несколько домиков и два древних укреплённых монастыря: женский – Святой Франсуазы и мужской – Святого Ансельма. В ту же пору из колониальных товаров очередной взлёт спроса переживал табак, и гильдия купцов, владевших монопольным правом на поставки табачного листа, вложила немалые средства в пустующие земли. Здесь были проложены улицы и переулочки, а район получил название Сады Табачников.

В отличие от того же Дубового Холма, где дома тесно жались друг к другу, выстраиваясь вдоль улиц, в Садах Табачников застройка была куда свободнее. Конечно, из-за стоимости земли и здесь здания отстояли одно от другого на каких-нибудь полтора-два метра, но зато при каждом доме был собственный небольшой садик, а перед домом – палисадник. Весной весь район утопал в белой пене цветущих вишен, слив, абрикосов, яблонь, заполнялся ароматами лип и черёмухи – а осенью укутывался в пёстрое ало-золотое покрывало палой листвы.

Дом номер семь по переулку Старой Собаки стоял в тупичке и с улицы выглядел двухэтажным – но со двора становилось видно, что у дома есть ещё и подвальный этаж, с отдельным входом, врезанный в крутой склон холма и двумя стенами выходящий в сад. Именно его компаньоны из «Зелёной лампы» сняли под временную квартиру. Угловую спальню, окошко которой пряталось под металлической лестницей от верхнего дворика к нижнему, мужчины уступили мадемуазель Энне. Девушка после прогремевшего у дверей агентства взрыва старалась держаться бодро, но было ясно, что череда последних событий изрядно выбила Виолу из колеи – а хозяйка дома заверяла, что, хоть окошко и маленькое, через него по утрам заглядывает в комнату солнце. Сразу по переезду на новое место Равири уговорил секретаршу выпить чаю, куда добавил какие-то травки – и теперь мадемуазель Энне спала глубоким, спокойным сном без сновидений.

Вторую спальню, без окон, компаньоны разделили между собой. Здесь имелись две кровати, а для драконида хозяйка дома принесла раскладушку. Впрочем, все трое в любом случае намеревались поочерёдно дежурить в гостиной, поскольку не были до конца уверены, что их спешный отъезд остался незамеченным теми, кто, очевидно, постоянно держал контору под наблюдением. И хотя были предприняты все возможные меры, чтобы увести и запутать возможную слежку, хотя в переулке Старой Собаки с момента их приезда и до ночи не появилось ни одного кэба или подозрительного прохожего, чувство тревоги не покидало ни человека, ни драконида, ни муримура.

Ставни на окнах были заперты, шторы – плотно задёрнуты. Равири лежал на диване, Вути и Шандор сидели в креслах у камина, и все трое внимательно изучали машинописные копии документов, переданные им Ла-Кишем – протоколы допроса Абрахама Тропса, бесед с родителями погибших