Осталось сделать заключительный шажок… весьма опасный, правда. Провозгласить терпимость не только к апостольской ветви христианства, но и к магам, объявить, что и магия от Бога, вот только Господь предпочитает, чтобы мы полагались на свои силы, однако он дает человеку свободу выбора.

И ад Господь создал не для того, чтобы наказывать человека, а чтобы его не затаскивать в Царство Небесное насильно. У человека в жизни во всем должен быть выбор, он сам отвечает за свои поступки и не может сказать, как древний грек: дескать, я не виноват, это фатум, судьба, рок, так сплели мойры, против судьбы не пойдешь, все предначертано заранее, все предопределено…

Спохватившись, торопливо создал перед Аскланделлой вазочку с изысканнейшим и нежнейшим мороженым. Получилась горка в виде изящного сказочного замка, такого прекрасного, что даже притронуться — кощунство, однако принцесса взяла серебряную ложечку и принялась есть спокойно и даже несколько сонно, словно это что-то привычное и уже успевшее поднадоесть.

Вот скотина, мелькнула злая мысля, как умеет держаться, как умеет… Другая бы уже визжала, хлопала в ладоши или, напротив, с воплем выскочила из-за стола, крестилась бы и пряталась за спину епископа, но Аскланделла оправдывает титул императорской дочери, спокойной, ровной и невозмутимой, будь это мороженое на столе или ревущий вулкан под ногами.

— Ваше высочество, — сказал я тихонько, — мне нужно держаться от вас подальше.

— Принц?

— Рискую влюбиться, — пояснил я. — А влюбленный — это всегда дурак.

Альбрехт делает вид, что даже не смотрит в нашу сторону, принц Сандорин на таких пирах и даже обыденных завтраках застенчиво отмалчивается, а принцесса произнесла равнодушно:

— Принц, вы никогда не влюбитесь.

— В вас?

— Вообще.

— Спасибо, ваше высочество, — сказал я с жаром. — Никто мне никогда не говорил таких приятных слов. Сколько я ни видел влюбленных мужчин, все даже выглядят дураками, в то время как влюбленные женщины никогда!

Она преспокойно поглощала мороженое, как корова сочную молодую траву на лугу, ответила после паузы:

— Насчет женщин… не знаю. Влюбленных не видела, сама тоже никогда не буду влюблена.

— Но отец вас уже выдает замуж! — напомнил я.

Она посмотрела с иронией краем глаза, но ответила так же спокойно и даже мирно:

— У королей нет сыновей, а только наследники. Моя роль будет в том, чтобы рожать их мужу. Если у короля нет сына, то еще при его жизни начинается кровавая гражданская война за трон, что разоряет королевство и делает его легкой добычей алчных соседей… Ну, это я объясняю на тот случай, если вы даже этого не знали.

— Железная логика, — проговорил я упавшим голосом, взглянул на нее и добавил: — У железной женщины… А все мужчины мечтают о слабых.

Она чуть приподняла одну бровь, не отрывая взгляда от вазочки, где замок уже разрушен с одной стороны, две башни исчезли, а у основания третьей ведется подкоп.

— Слабых?

— Кофе не бывает слишком крепким, — сказал я, — а красивая женщина — слишком слабой.

Она произнесла высокомерно:

— Женщина вообще не должна быть слабой.

— Это кто сказал, — поинтересовался я, — Лиутгарда?

Она пожала плечами.

— При чем здесь Лиутгарда? Я признаю, она — выдающаяся женщина. Но это и так понятно.

— Ого, — сказал я с интересом, — правда?

Она повернула голову и прямо посмотрела мне в глаза.

— Принц… Лиутгарда не единственная в мире сильная женщина.

— А что, — поинтересовался я, — сильная женщина обязательно должна быть Снежной Королевой?

Мне показалось, ее ресницы дрогнули, а во взгляде на краткий миг метнулось нечто напоминающее испуг, однако в следующее мгновение произнесла с насмешливым превосходством:

— Снежную Королеву последний раз видели почти двести лет назад. И вообще она появлялась так редко, что от легенд о ней ничего не осталось, кроме прозвища.

— И даже ее имени не помнят? — спросил я.

— Где-то в древних рукописях, — произнесла она задумчиво, — могло остаться. Но… вряд ли.

Сейчас самыми богатыми, знатными и могущественными являются короли, герцоги и прочие лорды, потом самыми богатыми, знатными и могущественными станут презираемые ныне актеры, но и тогда, и потом самыми низкооплачиваемыми, презираемыми и угнетенными были и остаются ученые, в данное время именуемые алхимиками, магами, колдунами.

Именно они первыми слезли с дерева и вышли из пещер, они создали цивилизацию и продолжают ее совершенствовать, однако даже я, такой вот умный и все понимающий, ни разу не заглянул к ним в обоз, где они ехали в арьергарде, а только иногда вспоминал и велел о них позаботиться.

Сейчас устроены не просто в городе, а в соседнем корпусе дворца. Правда, теперь это не маги, а ученые, для понятности именуемые алхимиками. Маги, люди умные, к переименованию отнеслись с иронией и пониманием, главное, занимаются тем же, изучают тайны природы. А я помню, что церковь ухитрилась испортить отношения не только с магами, но и с учеными, и вообще с наукой, потому заранее постелил соломку в нужных местах.

В первый день они перетаскивали из обоза во дворец все свои драгоценные инструменты и препараты, а затем продолжили свои изыскания, основанные на тех идеях, что я подбрасывал им время от времени.

Двор уже расчищен от снега, это люди Норберта привели крестьян из ближайших сел, кого соблазнили высокой оплатой, другим молча показали обнаженные мечи или начали высматривать деревья с крепкими ветвями.

Так что народу прибавляется, дворец постепенно переходит в обычный режим, догоняя город, который молча смирился и теперь так же терпеливо ждет, будут ли какие-то изменения.

От зданий то и дело красивым галопом уходят со звонким цокотом копыт легкие кони гонцов, увозя распоряжения Альбрехта, рыцари часто взбегают по каменным ступенькам на городскую стену, то ли посмотреть вдаль, не видно ли подступающих полчищ Мунтвига, то ли проверить часовых, больше проводящих времени в теплой башне, чем на стенах.

Двери в корпус, где расположились алхимики, высокие, словно здесь разъезжают на конях, хотя вполне возможно и такое, все грубо и по-дикарски мощно, без выкрутасов и мерехлюндий, а в холле и общих залах нет и намека на ковры. Они лишь в главном корпусе, да и то не везде, а в покоях принцесс и в королевских, а также в рабочем кабинете.

Если в Сен-Мари окна по большей части огромные, витражные, с цветными стеклами, изображающими нечто аллегорическое, то здесь только бойницы, предназначенные либо для стрелков из лука, либо для арбалетчиков.

Лишь на последнем, четвертом этаже присутствуют вставки из цветного стекла в виде щитов с королевскими гербами, хотя тем самым портят суровый и мужской вид дворца, что только по названию дворец, а так — просто огромный и добротно сделанный рыцарский замок могучего лорда.