Однажды у меня в работе было параллельно семь проектов. Поверьте, дело не в жадности: просто сроки поправок непредсказуемы, ведь творчество творческих творцов может длиться годами. Простои в работе у нас не оплачиваются, но при этом всегда есть траты: ипотека, кредит, семья, мама болеет... Берешь новый проект — и вдруг просыпается прошлогодний, все дотворили и надо финишировать. Не бросать же? И тут же приходят друзья: помогай, спасай, нужен «кинодокторинг» — как откажешь? И вдруг поступает предложение от самого любимого продюсера — от таких проектов вообще никогда не отказываются! Можно, конечно, бросить что-то, но...

Но мы же помним, что в темноте одинокой монтажки режиссер монтажа из маленьких клеточек много дней и месяцев собирает этот фильм. Он знает каждую родинку главного героя и каждого человека в массовке. Вместе со зрителем он замирает именно в момент паузы главной героини. Он плачет вместе с публикой в драматический момент гибели главного героя. Потому что до этого он долго, внимательно и терпеливо выстраивал зрительское внимание по нарастающей именно в этом направлении, подводил его именно к этой кульминационной точке. И нельзя просто вставить сюда комедийную смешную сцену, как требует редактор, — это разрушит все сделанное раньше. Зритель расслабится, отстроится, и мы не увлечем, не заведем его снова. Он ровно через пять минут выйдет из зала за пивом и напишет в комментариях: «Пришли в кино, но пиво лучше». Разве можно вот так, без борьбы бросить фильм? Нет, невозможно.

В идеальном мире вся эта схема работы заточена на то, чтобы в едином творческом порыве весь коллектив под чутким дирижированием режиссера ли, продюсера ли, шоураннера ли создавал нечто уникальное. Творил искусство. И поверьте, когда пазлы творческих индивидуальностей складываются именно таким образом, получается невероятный результат.

В реальном же мире зачастую это «лебедь, рак и щука» под тоталитарным давлением «генерального». В таких условиях выживают только проекты, так или иначе опирающиеся на профессионализм. Так работает индустрия. Творчество — товар штучный, девяносто пять процентов работы — это ремесло. И именно ремесло позволяет режиссерам монтажа выжить, когда глаз замыливается до полной потери каких бы то ни было эмоций.

Почему я так долго и нудно рассказываю о своей профессии? Во-первых, это всегда приятно. Во-вторых, это редкая возможность поговорить со своими о своем. Ну а в-третьих, когда идешь ко дну — нужно как минимум оценить глубину лужи, чтобы было понятно, реально ты тонешь или просто пукаешь от скуки.

Мне нравится рассказывать на мастер-классах о трудном пути простой девочки с окраины Санкт-Петербурга в кинематографе. Мои мама и папа, обычные работяги, были против моего поступления в академию культуры на режиссуру кино: по их мнению, в Питере можно было зарабатывать только на вещевом рынке или в порту. Но все равно папа вкалывал на нескольких работах, чтобы купить мне компьютер для монтажа курсовых и диплома. Это и определило в дальнейшем мою профессию. Сокурсник (сейчас талантливый режиссер) однажды позвал меня монтировать сериал именно потому, что я владела компьютером — тогда это было еще редкостью. К этому времени я уже успела вкусить реальной жизни. Работала сторожем, уборщицей, официанткой, швейцаром, продавщицей кожаных курток на рынке, секретаршей, барменом. Но продолжала практиковаться — монтировала свадьбы, корпоративные фильмы и всяческие «себяшки» богатых людей.

На первом же сериале мне удалось зарекомендовать себя трудоголиком с хорошим характером. А как иначе? Когда судьба дает такой шанс, вцепляешься в него зубами и изо всех сил строишь из себя хорошего человека. Так что моя карьера пошла в гору. Ну а потом моя самая близкая подруга погибла на съемочной площадке, умер папа, и мне пришлось навсегда переехать в Москву, практически начинать все с начала. Кстати, когда у меня спрашивают, какой город я люблю больше, я отвечаю, что Питер я люблю как отца, а Москву как мужа.

Я могу бесконечно рассуждать про сложности выживания в профессии, в столице и во всевозможных террариумах единомышленников. Про потерю иллюзий, про «все преодолеем на пути к цели», про «догоним или согреемся». Когда за спиной полочка с наградами за профессионализм — это такой милый, щекочущий самолюбие момент. «Друзья, — говорю я в микрофон, — работайте, боритесь, и у вас все получится!.. Ну или не получится». Аплодисменты и смех в зале. А на самом деле каждое слово — правда.

Сколько раз опускались руки? Да постоянно. Но я ж из девяностых, у меня в мозгу татуировка нейронами «Соберись, тряпка!». Много раз я бросала монтировать. Мне в этом смысле, возможно, легче, чем другим кинематографистам: я ж выпила полную чашу. Получив режиссерское образование, я работала и хлопушкой, и режиссером-постановщиком, и креативным продюсером, и писала сценарии, и со своими выстраданными синопсисами-заявками-презентациями годами обивала пороги множества студий. Вот только не горела, как каскадер... кстати, это мысль: отдых — это же смена деятельности!

Насчет смены деятельности: одна моя коллега, вымотавшись после долгого проекта, в котором были энциклопедических знаний продюсер и вампирически агрессивный режиссер, пошла на курсы мотания русских кукол-оберегов, чтобы поправить поврежденное здоровье. Помогло. В похожей ситуации я начала лепить кукол из пластика — таких воздушных феечек, волооких принцесс, сказочных волшебниц... Но у меня получился злой брутальный викинг. Лежит в шкафу, отпугивает пришельцев. В любом случае, после любых кризисов многие кинематографисты возвращаются в кино. Даже после клиники неврозов. «Кто в этот мир попал, тот навсегда пропал...»

Ни один кризис не приходит внезапно. Он не стоит за углом и не ждет, пока вы, прекрасные, с букетом белоснежных ромашек побежите босиком по летнему, залитому солнцем лугу, чтобы оглушить вас смертельной автоматной очередью. Нет. Кризис, как лангольеры, пожирает все пространство вокруг, пока вы заперты в неуправляемом самолете.

Когда у меня это началось? Может, в тот день, когда я первый раз плакала в монтажке от бессильной злобы? Много месяцев мы с моей подругой-коллегой собирали по крупицам комедию из очень-очень слабого материала. Самый сложный жанр. Напугать или расстроить зрителя гораздо проще, чем заставить его смеяться. И мы справились — немножко фриковая, но достаточно смешная история с минимальными досъемками могла бы жить на экране и не позорить снявшихся там наших друзей-актеров. Но... инвесторы (далекие от кино, кстати) по какой-то причине решили взять креативного продюсера. Он перемонтировал весь фильм, доснял тошнотную пошлятину и усмешнил все шутейками ниже пояса. Он был уверен, что именно это нравится нашему недалекому, туповатому и быдловатому зрителю. Уверен настолько,