у Низами появляется портрет Хусрава в рассказе о том, как полюбила его Ширин. Использует автор и мотив строительства дворца или украшения покоев, который также нередко встречается в романическом эпосе. Общим местом в повествованиях подобного типа можно считать и мотив сохранения героиней девственности в первом браке, что объясняется в данном случае старческим бессилием ‘азиза.

Сюжетный ход, основанный на непременном сохранении женским персонажем невинности, явно отсылает к поэме Гургани «Вис и Рамин», в которой героиня, дважды побывав замужем, волею обстоятельств остается девственной, ибо может принадлежать только истинному возлюбленному Рамину. К этой поэме восходит традиция описания интимной близости героев-влюбленных, в рамках которой сложено описание брачной ночи у Низами в «Хусрав и Ширин» и соответствующий эпизод в поэме Джами. Иносказательно-эротическое описание во всех трех произведениях знаменует торжество индивидуальной любви, в соответствии с кодексом которой целомудренная героиня может подарить свою девственность лишь тому единственному мужчине, который предназначен ей судьбой.

Опорой для Джами в ряде ключевых эпизодов и сюжетных ходов, видимо, послужил подробный рассказ о Йусуфе, содержащийся в персидской версии «Историй пророков» (Кисас ал-анбийа). Сочинения этого типа, составленные первоначально на арабском, а позже и на персидском языке, являлись одним из жанров беллетризованной комментаторской литературы, сложившейся вокруг Корана. Первый этап беллетризации рассказ об Иосифе также прошел в комментаторской традиции Аггады и мидрашей[11] на древнееврейском языке, популярной интерпретации нарративных частей Библии, которая развивала и дополняла повествовательную логику библейского рассказа.

В Коран исходная история вошла уже в сильно переработанном виде, поскольку сам библейский рассказ в ходе комментирования успел обрасти массой подробностей и бытовал во множестве версий. В том варианте, который был зафиксирован в суре «Йусуф», есть несколько эпизодов, которые можно объяснить только с привлечением текстов Аггады и мидрашей, где они в качестве комментария к библейскому повествованию появились впервые. Среди таких эпизодов – знаменитый рассказ о приеме, устроенном госпожой Йусуфа для знатных египтянок, которые при виде красавца порезали себе руки ножичками для фруктов. Эта сцена наряду со сценой бегства Йусуфа от соблазняющей его Зулайхи послужила одним из популярных объектов иллюстрирования.

Именно в мидрашах у безымянной египетской госпожи Иосифа появляется имя – Зулейка («соблазнительница»), которое потом с небольшими фонетическими изменениями (Зулайха, Селиха, Зулейхо) фигурирует в средневековых легендах Ближнего и Среднего Востока.

В дальнейшей трансформации истории коранического Йусуфа «Истории пророков» сыграли роль, сходную с библейскими комментариями. В изложении рассказа появляются новые эпизоды, детали и персонажи, отсылающие к поэтике и проблематике средневекового романа. Именно в персидском изводе «Историй пророков» сюжет приобретает счастливую развязку, в которой любовь Зулайхи к Йусуфу завершается свадьбой героев. В ту же версию рассказа включен важный персонаж, отсутствовавший в прежних рассказах, – старая служанка героини, которая выступает ее наперсницей и дает советы в любовных делах. По ее наставлению влюбленная Зулайха возводит дворец, состоящий из семи покоев. Седьмые покои отличаются от всех прочих тем, что стены там украшены картинами, изображающими любовные свидания героев. Очарованный Зулайхой Йусуф рассматривает картины и уже готов поддаться соблазну и ответить на чувства своей госпожи, но тут перед ним предстает видение его отца – Йа‘куба, призывающего сына хранить чистоту. Богобоязненный и целомудренный Йусуф пытается бежать, но Зулайха в порыве страсти хватает его за одежду и разрывает на нем рубашку.

Джами излагает эпизод украшения «седьмых покоев» дважды – в рамках самой поэмы «Йусуф и Зулайха» и в качестве вставного рассказа в поэме «Саламан и Абсал». Красота рисунков описана в технике васфа, и сила их воздействия диктуется именно внешним очарованием и эротической окрашенностью изображений:

В тех покоях везде художник

Поместил изображения Йусуфа и Зулайхи.

Вместе сидели они, как возлюбленная и влюбленный,

Обнявшись в порыве страсти.

И потолки того покоя также

Были покрыты изображениями Луны и Солнца.

Удивительно, как Луна и Солнце, словно пара влюбленных,

Показали две головы из ворота одного одеяния…

На коврах везде [вытканы] раскрывшиеся розы,

Парами дремлющие в объятиях друг друга.

Проще говоря, в этих покоях не было места,

Не украшенного изображениями тех двоих.

Описание красоты в традиции любовно-романического эпоса наделяется одной из важных конструктивных функций, мотивируя чувства главных персонажей и предопределяя характер их поведения. К примеру, на протяжении поэмы Джами дважды описывает красоту Зулайхи: первый раз, когда представляет героиню читателю, во второй – когда рассказывает о том, как она готовилась к свиданию с Йусуфом.

Еще один важный компонент, способствовавший беллетризации предания об Иосифе (Йусуфе), – это увеличение количества эпизодов, описывающих чудеса. Интересен с точки зрения сюжетного развития эпизод, который имеется и в Аггаде, и в Коране, и в Кисас ал-анбийа. Это рассказ о том, как на домашнем суде над Йусуфом в пользу его невиновности свидетельствует один из домочадцев. Однако сведения Аггады и Корана относительного того, что это был за свидетель, расходятся. В Аггаде упоминается девушка, в Коране же говорится о некоем свидетеле мужского пола из рода супруги хозяина, которому служил Йусуф: «…и засвидетельствовал свидетель из ее семьи» (Коран, 12:26). Один из переводчиков Корана на русский язык И.Ю. Крачковский в комментарии указывал, что, по преданию, свидетелем был «ее кузен – младенец в колыбели», дотоле не умевший говорить. Очевидно, что автор перевода в этом пояснении опирался не на сам текст Корана, в котором о возрасте свидетеля ничего не говорится, а на обширную комментаторскую литературу.

В поэме ‘Абд ар-Рахмана Джами эпизоду свидетельства младенца на домашнем суде отведена глава 36 «Грудное дитя подтверждает невиновность Йусуфа». Глава начинается с того, что Йусуф обращается к Богу с молитвой и просит о том, чтобы ему был послан свидетель, который доказал бы его невиновность. Далее поэт рассказывает, как заговорил младенец:

Среди домочадцев была одна родственница Зулайхи,

Которая день и ночь находилась при Зулайхе.

На руках держала она трехмесячного младенца,

Как самое дорогое держала она его в объятиях.

Словно лилия он был, чей язык не знает речи,

Из свитка речи ни слова он не прочитал.

Вскричал он: «О господин, повремени!

От поспешного наказания воздержись.

Не заслуживает наказания Йусуф,

В доброте и милосердии первый – Йусуф!».

Господин застыл в изумлении, заслышав речь младенца,

Обратился к нему с речью по законам вежливости.

Приведенный фрагмент повторяет с некоторыми разночтениями эпизод из «Истории пророков». Можно предположить, что для рассказа о «малом» чуде заговорившего младенца в Кисас ал-анбийа