только в летний сезон. А ты видишь, как у нас: зима, мороз — пленку натянули, и фасад красим. Результат этой работы — красочные покрытия на основе синтетических связующих разрушают штукатурные слои и кирпичную кладку. Но при этом, если реставрация фасадов необходимое дело, то реставрация здания — мера вынужденная, чрезвычайная, она уносит частицу подлинности. Я думаю, ты согласишься со мной. Ведь что такое старина? Это не только архитектурный облик, но в том числе и внутреннее устройство здания — система кладки, перекрытий и прочие технологические решения при строительстве. Это тот случай, когда стены не разделяют, а соединяют прошлое и настоящее. Поэтому я считаю, что не нужно заниматься новоделом на месте снесенного памятника. Это уже не памятник. Если мы сохраняем историю, то должны сохранить и душу здания. Зачем восстанавливать в бетоне маленький домик и говорить, что здесь жил Некрасов? Это неправильно, потому что Некрасов здесь точно не жил. Если мы не можем сохранить памятники путем реставрационных работ, то, к огромному сожалению, на его месте надо строить новое здание. Значит, пришло его время. У каждого памятника есть свой срок жизни.

Да, старина ветшает, но как ни странно, она все-таки более жизнестойка. Парадокс: современные здания из стекла и бетона устаревают морально и физически раньше, чем исторические дома, насчитывающие сто и двести лет от рождения.

— Константиныч, я не только согласен с тобой, но и то, о чем ты говоришь, — это мои мысли.

— Андрюша, мои и твои мысли — это мысли тысяч и тысяч петербуржцев, преданных своему городу, наследующих его духовные и культурные богатства.

Мы шли, не замечая времени. Но невозможно было не заметить на стене дома знаменитую блокадную табличку: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Простая, казалось бы, трафаретная надпись, но она дороже любого выспреннего новодела. Около нее всегда цветы. Здесь, кажется, что память пахнет цветами.

А над прогретым за день Невским витает запах увядающей листвы и моря. Морем пахнет насытившийся его влагой неуемный балтийский ветер, давно прижившийся на питерских улицах. Я очень люблю запах моря, он такая же примета города, как памятники, как старинные здания.

В моей памяти навсегда остался тот теплый осенний вечер, наша прогулка по Невскому проспекту с Андреем Толубеевым, обеспокоенным и судьбами домов, составляющих город, и судьбами людей, живущих во все еще блистательном Санкт-Петербурге.

Глава четвертая. Спасти центр Петербурга от «Охта-центра»

Случалось, что мы возвращались домой вместе — или после спектакля в БДТ, или после заседания Общественного Совета города. В любом случае, это были интересные прогулки — эмоциональные и познавательные. Андрей вдобавок ко всем своим талантам обладал даром настоящего просветителя, педагога. Как иначе назвать его работу на телевидении и в театральном институте? Он увлекался историей Петербурга, многое знал, умел доносить свои знания до слушателей, пробудить у них интерес. Всему, к чему бы он ни прикасался — писал ли книги, играл в театре, выступал в Общественном Совете, — он отдавал себя полностью. Наши прогулки с ним тоже были в значительной степени просветительскими. В отличие от коренного питерца Андрея Толубеева, я сибиряк, хотя давно обосновался на берегах Невы и этот несравненный город тоже считаю своим, родным, но от Андрея получил немалые знания, которые мне пригодились в работе и в осмыслении бытия. Драгоценные часы нашего общения для меня незабываемы: я и сейчас слышу его проникновенный, узнаваемый бархатный голос, излучающий теплоту, располагающий собеседника.

…Андрей много рассказывал о своей писательской работе, жаловался на неподатливость компьютера, с которым не может совладать, на нехватку времени, упрекал самого себя в неорганизованности. Я про себя искренне удивлялся. Мне казалось, что такой успешный человек, как Андрей, не может чего-то не уметь — он гениален, не побоюсь этого слова, и на сцене, и в кино, и за письменным столом, и в студенческой аудитории. С печальной самоиронией он убеждал меня, что многое делает не так, что если бы ему было дано прожить две жизни, он жил бы, конечно, совсем по-другому…

И все же главной темой наших разговоров оставался Петербург.

Обычно конечным пунктом мини-путешествий был Синий мост над Мойкой. Здесь, над рекой, расходились наши пути, ведущие каждого к своему дому.

Неспроста Санкт-Петербург называют Северной Венецией. Город в буквальном смысле стоит на воде. Его территорию прорезает девяносто рек, каналов и проток, общей длиной более трехсот километров. Кроме того, в Санкт-Петербурге находятся десять больших озер.

Без сомнения, главной рекой является Нева. Но город невозможно представить и без Мойки, с ее располагающей к прогулкам гранитной набережной с орнаментальным чугунным ограждением и достаточно просторными мостами. Река протекает через центральную часть города, она — неотъемлемая часть водного кружева Петербурга.

Многие здания, расположенные на Мойке, являются архитектурными памятниками, связаны с именами великих русских писателей, художников, поэтов.

Есть уникальное сооружение — Синий мост. Он соединяет Исаакиевскую площадь с переулком Антоненко и Вознесенским проспектом. При этом мост кажется «невидимкой»: из-за своей рекордной ширины он воспринимается частью площади. Название «Синий» идет от первого деревянного моста, выкрашенного в синий цвет. Мост является рекордсменом: это самый широкий мост в Санкт-Петербурге, его ширина по внешнему габариту почти сто метров. Он неоднократно был реконструирован, изменялись его размеры, конструктивные особенности. Однако внешне мост не изменился и дошел до нас практически в первозданном виде. К мосту, как и к Мариинскому дворцу применимо высказывание: два императора от него отвернулись. Это действительно так: «Медный Всадник», и бронзовый Николай 1 смотрят в сторону Невы, а мост и дворец остаются у одного и у другого за спиной.

Однажды мы стояли с Андреем на мосту, смотрели, как тяжелые, по цвету похожие на чугун ограды волны, вспениваясь под ветром, разбиваются о гранит набережной. По реке проходили катера. Прокладывающие путь между отражениями домов, казалось, задевали суденышки их зыбкие, сходящиеся на середине реки крыши. Чудилось, что вдали водный путь сливается с небесами, озаренными солнцем, золотыми куполами и шпилями.

— И откуда вдруг появилась эта странная башня? — вдруг спросил меня Андрей, тоже залюбовавшийся поднебесными доминантами Петербурга.

— Какая башня?