много великих князей и сотни графов! Нева стала совершенно красной от крови». С императрицей он был еще более откровенен: «Пока я жив, с вами и с династией ничего не случится. Не будет меня — не станет и вас». Придет, как он будто бы говорил, «конец России и императору».

Помолчав, Андрей добавил:

— Шлейф мистики потянулся за Распутиным едва ли не сразу после его смерти. О Распутине, как ни о ком другом, столько мнений, суждений, прямо противоположных друг другу. Думаю, время все прояснит. Но на нашем ли веку откроются тайны?

Перед глазами и сейчас тот поздний зимний вечер, неугомонные бабочки-снежинки, летящие на смерть на свет фонарей, и родной голос Андрея, рассказывающего о великой истории великого города.

Уже сейчас, когда нет Андрея, я часто один хожу по Гороховой.

Эта улица истинно петербуржская. Здесь до сих пор витают тени литературных героев, здесь жили писатели, давшие им литературную жизнь, здесь, в нагромождении доходных домов и трактиров, была скрыта истинная душа города, названного Достоевским «умышленным».

Перейдя Садовую, я всегда останавливаюсь на четной стороне и вспоминаю строчки из романа Достоевского «Идиот», той его части, где князь Мышкин направляется к дому Парфена Рогожина…

«…Дом этот был большой, мрачный, в три этажа, без всякой архитектуры, цвета грязно-зеленого. Некоторые, очень, впрочем, немногие дома в этом роде, выстроенные в конце прошлого столетия, уцелели именно в этих улицах Петербурга (в которых все так скоро меняется) почти без перемены. Строены они прочно, с толстыми стенами и с чрезвычайно редкими окнами, в этих домах проживают исключительно одни торговые. Подойдя к воротам и взглянув на надпись, князь прочел: «Дом потомственного почетного гражданина Рогожина».

Но где же дом Рогожина сейчас? Может быть — дом номер 38? С виду невзрачный, трехэтажный, на ровном пустом фасадетри ряда окон, по средине дома — подворотня. Князь Мышкин отмечал, что рогожинский дом очень похож на семейство Парфена, такой же основательный и прочный. Внутри дома мрачно и уныло, длинные темные коридоры, в комнатах почти нет мебели. Холодом веет от этого дома-склепа…

На Гороховой жил Илья Ильич Обломов, но Гончаров не оставил никаких примет, по которым можно было бы опознать его жилище. На соседних улицах жили Гоголь, Достоевский, Вяземский. Список известных имен можно продолжить, он такой же славный и длинный, как наша российская история.

На улице Гороховой нет зданий — памятников архитектуры, за исключением дома на углу с Адмиралтейским проспектом, построенного великим Кваренги. Сама улица является памятником, ее не коснулась безжалостная рука современного перестройщика, нет пока ни стеклянных, ни бетонных коробок, правда, многие дома просят (требуют!) ремонта. Ах, как бы сделать так, чтобы время было не властно над великими городами и великими людьми, их создавшими, любившими, прославившими, такими, как добрый мой друг, знаменитый артист Андрей Толубеев?!

Глава шестая. О Боге, о жизни, о сцене

Нам порой не хватало времени наговориться, слишком уж коротким был совместный путь. Чтобы продлить общение, иногда после спектакля мы заходили в небольшой ресторанчик, расположенный в цоколе дома, где жил Андрей. В такое позднее время посетителей почти не было, и мы могли говорить, не опасаясь, что кто-то помешает. Говорили обо всем: о жизни, об актерском мастерстве, о Боге.

Помню, как однажды печально сказал Андрей:

— Да, вот и я дожил до того времени, когда никому ничего не нужно доказывать. А когда-то доказывал, старался сыграть так, чтобы стать вровень со старшими коллегами, ловил взгляды режиссера, таял от одобрительных его слов. Теперь доказывать некому. Молюсь перед каждым выходом на сцену, прошу Бога дать мне сил и разума. Молитвы нестандартные, я их придумал сам. Но какая разница? Если бы спросили, кому именно я молюсь, ответил бы: какой-то не очень понятной мне самому Высшей силе, которая ведет меня по жизни, не дает оступиться. То, что такая сила есть, — доказано наукой. И моей жизнью…

В последний год жизни Андрей часто заговаривал о смысле жизни, о Боге, Которого он осторожно именовал «Высшей силой» — он говорил все это абсолютно искренне, ему невозможно было не верить. Этот вопрос много занимал воображение выдающегося артиста: он читал соответствующую литературу, мучительно, как и его сценические герои, размышлял над «трудными» вопросами бытия.

— Андрей, ты говоришь, наукой доказано, что Бог есть… Если бы это было так, жизнь на земле пошла бы совсем по-другому…

— Я сказал: Высшая сила. Многие великие ученые верили в эту силу, это общеизвестно. Казалось, уж они то знают все тайны Вселенной, что откуда берется и куда исчезает. Однако чем больше они раскрывают этих тайн, тем больше верят в то, что только Высшая сила, или Величайший разум мог создать наш мир…

Подобные разговоры у нас бывали нечасто, мы оба понимали их наивность и какую-то юношескую незрелость. Что делать — мы небыли философами. Однако нам хотелось говорить друг с другом, и даже на такие глубокие философские темы, куда забираются, как говорил Булгаков, «не рискуя свернуть себе шею, только очень образованные люди». Возможно, нам не хватало подготовки, но помогал жизненный опыт и то, что мы были похожи. Что называется — родственные души. Когда Андрею удавалось прочесть что-то такое, что его по-настоящему волновало, он обязательно делился со мной своими соображениями, искренне огорчался, если я не разделял его выводов. Но я почти всегда разделял…

Помню, прочитав статью известного ученого Моррисона, бывшего президента Американской академии наук, Андрей убедил меня, чтобы я посмотрел эту статью как можно скорее. Она называлась «Семь причин, объясняющих, почему я верую в Бога». Эта статья, а главное, выводы, которые в ней содержались, привели Андрея не то чтобы в экстаз, скорее в детский восторг.

— Представляешь — я тоже об этом думал! Конечно, не так глубоко, не так аргументированно, но ведь думал! Эта статья мне вроде бы глаза открыла — сразу стало все так понятно и просто…

Участвуя в этих напряженных разговорах, и я начинал вслух размышлять