старуха скотница. – Он только про водку хорошо слышит.

– Понятно!.. – И Трубников звонко, обещающе щелкает себя по шее: мол, хочешь?..

Дедушка Шурик радостно кивает в ответ, его белые глаза зажглись сознательным интересом.

– Тогда играй! – орет Трубников в большое, заросшее седым волосом ухо старика. – Играй, дед, и помалу катись к выходу!.. Надо этих одров на луг свести!.. Понял?.. А вечером тебе водочка будет. Понял?

Дед без слова отходит от Трубникова и подносит жалейку к губам.

Тоненько, нежно и жалостно запела под пальцами старика ива. Она пела о грустном, одиноком человеческом сердце, но для коров то была песнь росистого луга, пробудившегося зимой, песнь сочной травы, теплого солнца, прохладной реки.

Тоненький, готовый вот-вот оборваться звук будил память о трудолюбивой жвачке, ленивой сытости, блаженной отягощенности чрева. И сквозь эту влекущую мелодию разрядом весеннего грома прогремел бич.

Робко, неуверенно шагнула вперед одна из коров. Остановилась, поводя шеей, будто прося о помощи, и вдруг засеменила к старику, к его дудочке. Пятясь, дедушка Шурик повлек ее за собой. Следом двинулись другие коровы, поднялись две упавшие и, шатаясь, побрели к выходу.

Заливалась, звала жалейка, пугал, жалил, гнал вперед кнут.

Тоскливо замычала, забилась Ветка и вдруг рывком отняла от земли свое тело. Старуха скотница и женщина в вязаном платке, подпирая Ветку с боков, поволокли ее к воротам.

Мимо расступившихся женщин Трубников выходит из хлева.

По-прежнему пятясь и будто пританцовывая – его плохо держат пьяные ноги, – ведет за собой дедушка Шурик жалкое коньковское стадо. В ясном свете утра коровы кажутся призраками, выходцами из навозных могил, но они идут и идут, ниточка звука не дает им упасть.

Волоча за собой бич, Трубников зашагал им вдогон. Поравнявшись со старой скотницей, он крикнул ей с веселой яростью:

– Наша взяла, старая!

За околицей со стадом повстречался мотоциклист. Он объехал стадо и взял путь к коровнику.

Трубников оборачивается на треск подъехавшего мотоцикла. Мотоциклист слезает со своего бензинового конька, снимает очки. У него молодое лицо с гладкой розовой кожей и тугая морщинка между бровей, придающая ему не столько серьезный, сколько озадаченный вид. Он подходит к Трубникову.

– Товарищ Трубников?.. Инструктор райкома партии Раменков.

– Добрый день, – отзывается Трубников.

– Мы вас в райкоме ждали.

– Так ведь я еще не председатель, – усмехается Трубников. – Частное лицо.

– Ну, это мы мигом… Я за тем и приехал, чтобы выборы провести…

– Хорошо, что вы на колесах, – говорит Трубников, – мне надо в Турганово за водкой съездить.

– Как?.. – поперхнулся Раменков.

– Я пастуху пол-литра задолжал.

– Простите… Но удобно ли? – мнется Раменков.

– Давши слово – держись. Старик мне помог… а пешком я к вечеру не обернусь.

Вздохнув, Раменков идет к мотоциклу. Трубников следует за ним.

– Бабушка, – на ходу обращается он к скотнице Прасковье, – мы по-быстрому съездим, а ты тем временем собери народ.

Они садятся на мотоцикл. Трубников вцепляется своей калеченой рукой в пояс курточки Раменкова, и мотоцикл мчится прочь в голубых клубах дыма.

– Егор Иванович, – поворачивается к Трубникову Раменков, – вы когда будете выступать, то покороче… Так, в общих чертах о международной обстановке, о задачах на сегодняшний день… а то пойдут вопросы, то да се – не выкрутишься. – Он резко поворачивает руль, чтобы разъехаться со встречной подводой.

– А ну как провалят? – усмехается Трубников.

– Да что вы! – искренне удивлен его наивностью Раменков. – Мы таких охламонов проводили… А вы – это вы! Только предоставьте все мне.

– Вон как! – иронически приподнял брови Трубников.

Мелькнул колхозный двор, кузня, возле которой свалены поковки, однолемешные плуги, старые бороны.

Пожилой, в прожженном фартуке кузнец, отставив молот, поглядел вслед Трубникову и задумчиво погладил опаленные волосы.

– Ширяев… – повернув голову к Трубникову, говорит о кузнеце Раменков. – Единственный тут член партии.

– А ну-ка остановите!

Трубников соскакивает с мотоцикла и идет к кузнецу.

– Товарищ Ширяев, будем знакомы – Трубников.

– Да я ж тебя пацаненком помню, – отвечает кузнец.

– Тогда, дядя Миша, я тебя как коммуниста прошу; обеспечь, чтоб все трудоспособные колхозники пришли на собрание Не «кворум» формальности ради, а действительно все.

– Будет сделано, – спокойно отвечает Ширяев, наклонив кудлатую голову.

Трубников возвращается к Раменкову.

Унылый звук гонга разносится над деревней.

Мотоцикл скрывается вдали.

Маленькое, тесно набитое помещение конторы. За колченогим столом, крытым кумачовыми полосами – сквозь тонкую ткань можно различить перевернутые буквы каких-то лозунгов, – сидят Трубников и кузнец Ширяев. Раменков стоя держит речь. Собрание состоит сплошь из женщин, если не считать парня на деревяшке и двух-трех подростков.

– Товарищ Трубников ваш односельчанин. С юных лет связал свою судьбу с Красной Армией, – говорит Раменков. – Он участник боев в Маньчжурии, под Хасаном и Халхин-Голом, штурма линии Маннергейма, участник Великой Отечественной войны…

В дверях появляется дедушка Шурик и делает Трубникову какие-то знаки.

Трубников машет рукой, встает из-за стола и пробирается к выходу.

– Товарищ Трубников награжден четырьмя боевыми орденами и пятью медалями! Инвалид Великой Отечественной войны, пенсионер, он по собственному желанию поехал на работу в деревню! – с пафосом продолжает Раменков. Неожиданно он умолкает, глядя в сторону Трубникова.

Трубников вытаскивает из бокового кармана пол-литра и дает дедушке Шурику, тот радостно кивает.

– Первач… – шепчет с завистью парень на деревяшке.

– А ведь ты, дед, меня на жалейке играть учил, – говорит Трубников дедушке Шурику.

– Разве всех упомнишь, – равнодушно бормочет старик.

– …Товарищ Трубников член Коммунистической партии с 1921 года… – снова продолжает Раменков.

– Надо же, какой человек, – слышится насмешливый женский голос. – Вот и кончились наши страдания!.. – Это Полина Коршикова, средних лет, но еще миловидная женщина.

По собранию прокатывается невеселый смешок. Трубников, возвращаясь на свое место, тоже странно, медленно усмехается.

– Слово предоставляется товарищу Трубникову, – говорит Ширяев.

Тот повернулся к собранию лицом и вдруг увидел, что в дверях появилась женщина в белом платке. Они сталкиваются взглядами, и по-давешнему вспыхивают свежие скулы женщины.

По собранию проходит нетерпеливый шум – Трубников слишком затянул паузу.

– Я сперва отвечу Поле Коршиковой, – говорит Трубников тихим, спокойным голосом.

– Неужто узнал? – насмешливо и смущенно вскинулась Поля.

– Узнал… Ты всегда побузить любила. Так вот, Полина крикнула, что кончились, мол, ваши страдания… Нет, товарищи колхозники, ваши страдания только начинаются. Вы развратились в нужде и безделье, с этим будет покончено. Десятичасовой рабочий день в полеводстве, двенадцатичасовой – на фермах…

Раменков что-то торопливо пишет на бумажке и подвигает Трубникову. Тот читает: «Не то. Зачем запугивать?»

– Вам будет трудно, – продолжает Трубников. – Особенно поначалу. Ничего не поделаешь, спасение одно: воинская дисциплина Дружная семья и у Бога крадет!

– Товарищ Трубников, конечно, преувеличивает… – с неловкой усмешкой начал Раменков, но осекся под тяжелым взглядом Трубникова. Он смешался, нагнул голову.

– Вот