Он ухмыльнулся.

– Чему вы улыбаетесь?

– Он уложил в постель хозяйскую дочку. Провел с ней ночь. – Отто покачал головой. – Невероятно, он всегда убалтывал девчонок.

– Но они у него никогда не задерживались?

Он посмотрел на нее, отвернулся:

– Это не имело значения.

– Для вас – да. А для него?

Отто пожал плечами:

– Ваш сын был настоящим мерзавцем по отношению к женщинам, миссис Хайтауэр, давайте лучше на этом и остановимся.

– Вы что имеете в виду?

Он покачал головой.

– Какое это имеет значение теперь, когда его… – Она запнулась. – Вы не можете мне рассказать?

– Это не важно, правда. – Со странной улыбкой Отто помешал кофе. – Мы ехали, болтали, я сидел на переднем сиденье, Чарльз и Генри – сзади. Я не пристегнулся – защелка в «гольфе» очень неудобная. Светало, мы ехали со включенными фарами. Фабиан разговаривал с Чарльзом, он оглянулся, и я вдруг увидел перед нами эти фары, они мчались прямо на нас, высокие фары. Я подумал, это грузовик.

– Что?

Алекс поймала себя на том, что непроизвольно выкрикнула свой вопрос. Вдруг ее затрясло, она дрожала в недоумении и смятении. Голова у нее закружилась, пол вдруг начал уходить из-под ног, она словно оказалась в лодке, поднятой на гребень волны. Пришлось обеими руками ухватиться за подлокотники, чтобы не упасть.

– Грузовик?

– Оказалось, что это старый «ситроен», большой, высокий, а мы в «гольфе» сидели низко. Он казался грузовиком. Фабиан, наверное, тоже так подумал. Он крикнул: «Грузовик!» А потом я очнулся на траве или в грязи… не помню толком.

Кресло превратилось в качели и наклонялось то в одну, то в другую сторону, словно жило собственной жизнью. Алекс боролась с креслом, противостояла его шатанию, упорно не отводя взгляда от глаз Отто. Они были как ночь.

– Боюсь, это мало что вам говорит.

– Иногда, – сказала она, чувствуя легкий трепет в животе, – человеку достаточно и малого.

Дом выглядел свежим и чистым, в нем пахло полиролем. Мимса оставила очередную невразумительную записку: «Дарагая миси Хайтау, фсе сделала. Для окан чистки ни асталась. Праблемы с нижним туалетам, абои не липнуть стина. Дазавтра».

Алекс нахмурилась, дополнила список покупок. Постояла перед туалетом внизу, потом поднялась в комнату Фабиана. Мимса ничего здесь не трогала, как Алекс ее и просила. Она взяла дневник, села на кровать и вытащила открытку, которую взяла у матери Кэрри, и письмо Кэрри Фабиану. Развернула его, разгладила. Потом положила рядом с ним открытку и начала сравнивать почерк, все буквы в алфавитном порядке.

Ей стало холодно: казалось, температура в комнате падает. Алекс встала и вышла, не глядя на портрет, спустилась по лестнице в гостиную, села рядом с телефоном. Сняла трубку, задумалась, положила ее назад. Снова уставилась на письмо и открытку, потом сняла трубку еще раз и набрала номер Филипа Мейна.

– Извини, если я была резковата вчера вечером.

– Да нет, черт побери, я понимаю… я вел себя…

– Ничего ты себя не вел, ты был любезен и мил.

– Ты ездила к…

– Да.

– Понятно. – В голосе его прозвучало неодобрение.

– Именно поэтому я тебе и звоню. Хочу поговорить об этом. Ты занят вечером?

– Ничего важного, только собирался поставить точку в спорах о происхождении человека.

– Извини.

– Ну, эта проблема ждала решения два миллиарда лет, еще один день потерпит как-нибудь.

– Хочешь еще раз пообедать чем-нибудь из морозилки?

Филип ответил не сразу. Откашлялся. Заговорил виновато:

– Я… гм… я бы лучше пригласил тебя куда-нибудь. Это не потому, что мне не понравилась твоя кухня. Думаю, тебе полезно будет выйти из дома.

– Хочешь, чтобы я куда-то подъехала?

– Да нет же, я тебя заберу. Подъеду – дам гудок.

– Можешь и зайти, – улыбнулась она.

– Понимаешь… мм… иногда не найти места для парковки.

Отвечал он уклончиво, и она пожала плечами в недоумении.

– Отлично. Когда?

– Скажем, через час?

– Я буду готова.

Алекс положила трубку и подсунула открытку и письмо под телефон, чтобы не унесло.

* * *

Ресторан, маленький и простой, по случаю понедельника был пустоват. На каждом из деревянных столов оптимистически горели свечи; персонал с деловым видом расхаживал по пустому залу, словно пытаясь убедить немногочисленных клиентов, что они не ошиблись, придя сегодня, и обычно у них куда как оживленнее.

– Если встать на забое вертикальной скважины и посмотреть на небо, то увидишь Венеру. Она всегда там. В пятнадцатом веке моряки ориентировались по ней.

– У них на кораблях были скважины?

Мейн задумчиво улыбнулся.

– Им скважины не требовались, девочка моя. – Он коснулся век. – Они ее видели, просто подняв голову.

– А почему не видим мы?

– Эволюция. Мы продвинутые. Наши органы восприятия притупились. Вместо нас навигацией занимаются компьютеры.

– Значит, мы не видим Венеру из-за загрязнения неба?

– Да нет же, нет. Мы ее не видим, потому что больше не знаем, как ее увидеть. Возможно, первобытный человек в джунглях в других странах все еще знает. Но и будь у нас достаточно острое зрение, нам бы все равно помешал электрический свет вокруг.

– Получается, эволюция не всегда на пользу.

Филип покрутил вино в бокале и уставился на стол:

– Она делает свое дело.

– Выходит, наши чувства с каждым поколением все больше притупляются?

– Старые притупляются, новые развиваются. – Он помолчал. – Иногда имеет место некий иррациональный тренд.

– И что, по-твоему, иррационально?

– Способность человека бегать быстро – с каждым поколением все быстрее. До тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года никто не пробегал милю меньше чем за четыре минуты. Теперь милю пробегают за три пятьдесят. И в то же время нам теперь совсем не нужно бегать. – Он пожал плечами.

– Я думала, это из-за того, что люди принимают допинг.

– Отчасти, только отчасти. Но тут свою роль играет и эволюция.

– Значит, нам нужно укоротить ноги?

– И руки. Они нам не нужны. Нам требуются только пальцы, чтобы нажимать на клавиши.

– Значит, через тридцать два миллиона лет от нас останутся только тела с пальцами рук и ног и мы станем похожи на картофелины?