– Я буду ждать тебя в машине.

– А как же Дендрет? Где мне найти Дендрета?

Филип открыл входную дверь и вышел. Он как будто стал совершенно чужим человеком.

– Филип! – услышала Алекс свой голос, резкий, пронзительный, словно писк потерявшегося цыпленка.

Она оглядела коридор, схватила сумочку, пальто и ключи, выбежала на улицу.

Мейн сидел в машине в облаке густого сигаретного дыма. Когда она захлопнула дверь, он завел двигатель и сразу же тронулся.

– Филип, я хочу остаться здесь.

Словно не слыша, он свернул на Кингс-роуд. Лицо его хранило непроницаемое выражение. От быстрой езды Алекс вжимало в спинку кресла. Огонек непристегнутого ремня безопасности мигал и потрескивал, как взбесившееся насекомое, и она старалась не замечать его. Филип так и не произнес ни слова, пока они не вошли в его квартиру.

Он налил Алекс бренди, плеснул себе виски. Уставился в пол, потом тихо присвистнул. Алекс понюхала бренди, отпила немного. В животе стало тепло. Она плотно ухватила большой стакан обеими руками и с благодарностью отпила еще.

– Что случилось?

Он снова присвистнул и достал сигареты.

– Это ты говорил или Фабиан?

Филип молча предложил ей пачку, но она покачала головой и вытащила свои.

– Ты не хочешь этого признавать, да?

Лицо его краснело на глазах, выдавая нараставшую боль, и она пожалела о своем вопросе.

– Извини.

Филип щелкнул зажигалкой и уставился на крохотный язычок пламени, подрагивающий на сквозняке. Разглядывал так внимательно, словно то был джинн, вызванный им на помощь.

– Совершенно необыкновенно, – сказал он вдруг.

Алекс впервые отметила, какой у него усталый вид. Кожа на лице свисала вялыми складками, словно отжатые фланелевые брюки на бельевой веревке.

– Ты что имеешь в виду?

Он молча пожал плечами.

– Ты не помнишь кое-что из своей последней книги?

Он затянулся, уставился перед собой. Алекс вздрогнула. Вдруг вспомнилась картина, изображающая наркоманов с пожелтевшей кожей в опиумной курильне.

– Ты говорил, что все мы пленники наших генов.

Никакой реакции.

– Говорил, что мы не можем противиться программам, заложенным в нас при рождении, и не можем их изменить. А единственная доступная нам свобода – не соглашаться с ними.

Он задумчиво кивнул.

– Что эти программы были выбраны для нас в момент зачатия – случайный набор генов из отцовской спермы и материнской яйцеклетки. В это мгновение решается, что мы унаследуем от каждого из родителей. Верно?

Он повернул голову и мутным взглядом посмотрел в ее сторону.

– Ты унаследовал способности отца, но не хочешь признавать это.

Он отвернулся от нее и снова уставился в пространство.

– Пожалуйста, Филип, объясни мне. Пожалуйста, объясни, что случилось.

– Это только теория – не более, – сказал он, не глядя на нее. – Только теория, девочка моя. Никаких доказательств нет.

– И в генной инженерии нет?

– Это иная сфера.

– Но я права, да?

– Может быть, – тихо ответил он, уставившись в пол. – Но это маловероятно. Через гены передается цвет волос, форма носа. Парапсихологические способности – нечто иное… – Он пожал плечами. – Считается, что это дар.

– Ум не передается с генами?

– Конечно передается.

– Я всегда считала, что ум – это дар.

– Вовсе нет.

– А поведение? Оно заложено генетически?

– В некоторой степени.

– Так почему же не парапсихологические способности?

Он посмотрел на нее, потом отвернулся.

– Почему ты не хотел входить в дом? Что случилось?

– Девочка, это все чепуха. Я не знаю, откуда берутся все эти духи, голоса, явления или что уж там. Нашему зрению и слуху доступна только узкая полоса световых и звуковых волн. Может быть, умирая, мы оставляем отпечатки в других волнах, за пределами этих полос, и некоторые люди могут настраиваться на них и улавливать их. Это не означает, что те, кто ушел, живы, что они где-то в другом месте, вовсе не означает ничего такого.

– А что же это означает?

– Что они оставили отпечаток, как фотографию. Штука в том, что этот отпечаток нужно воспринять. – Филип постучал себя по виску. – Возможно, у нас есть для этого необходимые способности, только большинство не знает, как ими пользоваться. Некоторые знают, но всю жизнь помалкивают. А кто-то становится медиумом – это хороший способ морочить головы. – Он посмотрел на нее, краски жизни понемногу возвращались на его лицо. – Я не хотел морочить тебе голову.

– Что ты имеешь в виду?

– У меня было такое ощущение, – начал он, тщательно выбирая слова, – что я могу нащупать Фабиана. Но какая польза была бы тебе от этого? Разбередить твои раны, дать тебе ложную надежду, что он где-то там существует?

Она уставилась на него, наклонилась, загасила сигарету, пораженная тем, как быстро ее выкурила.

– Филип, ты меня обманываешь.

– Я не обманываю, девочка моя. Просто пытаюсь облечь это в понятные слова.

– Если бы все было так, то с чего бы тебе пугаться. Тебя что-то смертельно напугало. Что?

Он покачал головой:

– Ты это выдумываешь; просто ты видела, что происходит, когда люди вмешиваются в такие дела.

– Филип! Пожалуйста, посмотри мне в глаза. Ты мой друг. Ты серьезно хочешь, чтобы я поверила, будто существует какой-то отпечаток, который можно оставить, умирая, что Фабиан, прожив двадцать один год, оставил после себя всего два слова: «Привет, мама»? Прекрати говорить уклончиво, скажи мне правду.

Он взял стакан виски, некоторое время изучал его, потом раскрутил, брезгливо втянул носом воздух, принялся снова разглядывать стекло, словно в поисках скрытого фирменного знака. Заговорил он, не глядя на нее:

– Возможно, в твоем доме мы имеем дело с явлением. Недоброжелательным явлением.

Что-то влажное и скользкое поползло по ее спине. Она повела плечами, глотнула еще бренди – у него был вкус сухого льда. Алекс резко опустила стакан, чувствуя пожар во рту. Оглядела комнату, закрыла глаза и попыталась привести мысли в порядок.

– Если это явление, то явление Фабиана?

– Те, кто… верит в такие вещи, придерживаются мнения, что зло может быть очень изобретательным. Что оно может глумиться над жертвами скорби, пользоваться их слабостью и неспособностью видеть истину.

– И что это значит?