Взаимные отношения полов – когда-то источник оптимистических переживаний, источник светлой и радостной поэзии, – также приняли в конце XIX и начале XX в. – зловеще-угрожающий характер.

Половые отношения все более принимали видимость – половой вражды, а эта вражда все более обострялась.

На то существовало немало причин.

Крупная буржуазия отвела проститутке в жизни огромную роль, приблизительно такую же, какую она играла в век Ренессанса и в век абсолютизма. Освободив женщину своего круга от хозяйственных и даже материнских обязанностей, крупная буржуазия и ее превращала все больше в кокотку. В том же направлении действовала и необходимость конкурировать с дамами полусвета, вставшая перед дамами буржуазии, раз последние не хотели потерять влияние и власть над мужчинами своего класса.

Наступало царство кокоток и проституции.

Низведенная мужчиной на степень простого орудия наслаждения, женщина мстила, естественно, своему господину-рабу вольно и невольно, не только превращая его в свою очередь в простое орудие своего господства, но – что особенно важно – порабощая его стихийной силой своего пола.

И женщина должна была незаметно превратиться в глазах мужчины во врага опасного и страшного, в злую губительницу.

Так как вся тяжесть современного уклада жизни с его жестокой и непрерывающейся конкуренцией ложилась особенной тяжестью на мужчину, то психика последнего становилась заметно слабее психики женщины. Нервный и неуравновешенный мужчина (особенно интеллигент) пассивно подчинялся впечатлениям, исходившим на него от женщины, и эти впечатления порабощали его до полной потери собственной личности.

Мужчина невольно склонялся к убеждению в необходимости переоценки старого предрассудка о «сильном» и «слабом» поле. Он все больше укреплялся в мысли, что в любви мужчина играет только пассивную роль, тогда как инициатива всецело принадлежит женщине (см. рассказ Ф. Лангмана «Молодой человек 1895 г.»). При таких условиях должен был совершенно измениться и старый тип Дон-Жуана. Из поработителя женщины он незаметно превратился в ненавистника женщины (как Дж. Таннер в пьесе Б. Шоу «Человек и Сверхчеловек»)[178].

Между тем как мужчина становился все более женоподобным (нервным, пассивным, чувствительным), женщина, напротив, превращалась все более в мужеподобную амазонку (активную, рассудочную, воинственную).

Стремясь сбросить с себя вековое иго, она организовалась в боевые кадры, выкинула знамя феминизма и перешла в наступление. Успехи женского движения в области экономической, политической и юридической были так велики, так бросались в глаза, были чреваты такими последствиями, что заставляли невольно призадуматься.

Из прежней бессловесной и покорной служанки женщина вырастала в опасного конкурента, в явного врага мужчины. И он, который когда-то презирал ее, стал ее – бояться.

Таковы были причины, которые привели в конце XIX и начале XX в. ко все большему обострению половой вражды.

Взаимные отношения полов стали замаскированной или открытой ненавистью, любовь то и дело перекидывалась в жажду истребления и уничтожения.

Так родились образы Саломеи (О. Уайльд), Лулу (Ведекинд[179]) и др.

Женщина становилась в глазах мужчины злом и притом таким, против которого сам он бессилен.

Нет ничего удивительного в том, что такого взгляда на женщину придерживались все те писатели, которые были склонны видеть и в жизни вообще – царство дьявола или сад пыток.

В прологе, которым открывается «Сад пыток» Мирбо, собралась компания интеллигентов: ученых, философов и писателей, и после вкусного ужина речь заходит – о женщине…

Все так или иначе разделяют убеждение о женщине как представительнице слабого пола.

Против этого предрассудка протестует один только автор «Сада пыток».

Он видел «истинную» женщину, видел ее «неприкрытой ни религиозными предрассудками, ни общественными приличиями». Он видел ее в ее «естественной наготе», окруженною «садами и казнями», «цветами и кровью».

Женщина – воплощение зла, великая и вечная злодейка. Это она «замышляет, комбинирует и подготовляет» все преступления. Она таит в себе «непобедимую силу разрушения». Будучи «чревом жизни», она тем самым и «чрево смерти».

И, подводя итог своим женоненавистническим рассуждениям, герой Мирбо (а, может быть, он сам) восклицает:

«В вечном поединке полов мы – мужчины – всегда побежденные».

Женщина превращается в глазах «побежденного» мужчины прежде всего в существо звероподобное, в красивого хищника.

Графиня де Стассевиль в рассказе Барбе д’Оревильи «Изнанка одной партии в вист» сравнивается со змеей, а графиня Савинии (вторая жена графа) в рассказе «Счастье в преступлении» уподобляется пантере.

Или же женщина принимает образ ядовитой паучихи-губительницы.

В приведенном выше рассказе Эверса («Die Spinne») студент – потом повесившийся под влиянием галлюцинации, – видит однажды, как маленький самец-паук подходит робко к сидящей в паутине огромной паучихе и, удовлетворив свою страсть, в страхе бросается вон из ее крепости. Паучиха бежит вслед за ним, схватывает его, тащит обратно в паутину и там, где недавно праздновалась оргия любви, высасывает из него всю жизнь и пренебрежительно выбрасывает труп любовника из своего дома.

Вот символ отношений полов!

От представления о женщине как паучихе только один шаг к представлению о ней как о вампире.

Этот шаг делает Зенон Реймонт.

В Польше он имел роман с одной замужней дамой, роман весьма своеобразный. Так как муж дамы был человек больной, а ей страстно хотелось иметь ребенка, то она ночью посетила Зенона, гостившего в их имении. Молодой человек, раньше не обращавший на нее внимания, после этого таинственного ночного визита безумно влюбляется в нее, но она, почувствовав себя уже матерью, отклоняет его любовь. Она хочет быть только матерью, а не женой и любовницей.

И Зенон видит, что она пользовалась им только как средством, что он для нее только оплодотворяющее начало.

«Ты паук!» – невольно срывается с его уст.

Очутившись потом в Лондоне, разлагаясь под напором «отвратительной, проклятой» жизни города, Зенон видит все в сумрачно-искаженных образах, и тогда и женщина превращается в его глазах из паучихи в – Вампира.

Он знакомится со странной и страшной девушкой – а, может быть, она только «кошмар его воображения, охваченного ужасом» (как Клара в «Саду пыток»). У Дэзи лицо какого-то «кошмарного видения». Губы ее змеятся «змеиными движениями». На всех она наводит инстинктивный «страх».

Она – колдунья. От одного ее взгляда заболевают маленькие дети. Она – «вампир» – одно из многочисленных «воплощений Бафомета». Она – дочь князя тьмы.

Чем-то средним между вампиром и демоном является женщина и в рассказе Лемоннье «Суккуб».

Молодой человек сидит в партере театра. Дают «Тристана и Изольду» Вагнера. В одну из лож входит дама в черном, похожая на портрет кисти художника Уистлера[180]. Ее «ослепительная красота» граничит с «безобразием». Из ее глаз струится «жестокость», исходят какие-то «лихорадочно – красные испарения», от которых становится «жарко».

Молодому человеку