– Что-то маловато сюжета, – сказала она. – В этой твоей книжке.

Шоу признал, что маловато. Такая же строчка за строчкой неорганизованная, как и «Дом Воды». Статьи из научных периодических изданий всех видов стояли бок о бок со статьями-топами и городскими легендами. Эти принципиально бессвязные тезисы грамматически верно объединялись, чтобы выводить якобы причинно-следственные взаимосвязи. Совершенно разумные переходы вроде «однако» и «хотя действительно» скрепляли лишенные всякого смысла утверждения, словно автор научился подражать структуре предложений, но не представлял, как привязать к ним содержание. Неправильно называть такой подход «выборочным», думал Шоу, потому что это предполагает наличие теории, ради которой данные выбирали. А он читал просто бесконечное перечисление тезисов.

Пролистывая книгу в поисках того, что завладеет интересом матери, он наткнулся на репродукцию карты со стены офиса – на полную страницу, в трех цветах и с дополнительными символами, из которых он не узнал ни одного.

– Книга не моя, – сказал он, – если что.

В пассаже под картой Тим задавался вопросом: «Кому хотя бы раз в жизни не снились странные организмы? Паразиты. Водорослевые маты. Микроскопическая активность в базальте земной коры, опознаваемая лишь по продуктам жизнедеятельности, – „возможно, крупнейшая экосистема на Земле“. Не совсем животные. А чаще всего, надо сказать, – то, что живет в слоях слива. Они мягкие. Еще мне снится жилистая, волокнистая штука, как в испортившемся авокадо. В моем случае она темно-красная и находится во всем».

Шоу закрыл книгу и пожал плечами.

– Ну так-то, знаешь, всегда можно посмотреть Дэвида Аттенборо, – сказал он.

– Я отлично знаю, что ты делаешь.

У Энни Суонн были и другие клиенты. Шоу их не видел – хотя однажды нашел желтый целлофановый пакет с компакт-дисками, который, как она сказала, кто-то забыл под стулом, – не считая регулярного массового сеанса, проходившего по вечерам второго вторника каждого месяца.

Для этого мероприятия большую часть мебели делегировали на кухню. Задергивали шторы, диван ставили перед пустым камином. Хотя это был не привычный для Шоу формат встречи, «массовый» – тоже, пожалуй, слишком сильный эпитет. Событие проходило формально на любительский манер, словно все участники не очень привыкли общаться с другими людьми. Где-то с семи часов комната на первом этаже заполнялась десятком мужчин в деловых костюмах или австралийских хлопковых куртках с восковой пропиткой. Седые волосы до воротника и светло-синий гернсийский пуловер обозначали пенсионера. У каждого в глаза бросался какой-нибудь дефект – мощная челюсть, один глаз чуть больше другого, – и, хотя все выглядели обеспеченными людьми, Шоу думал, что им не хватает патины здоровья и слегка откормленного вида, как ожидаешь от пенсионеров Западного Лондона. Набившись в комнатушку, вынужденные перегруппировываться каждый раз, когда дверь впускала опоздавшего, они бодро, но без уверенности перекрикивались. Одного-двух он узнавал, но не смог вспомнить откуда. Женщин почти не было.

Примерно через полчаса – в это время Энни просила своего любимчика недели разнести круглые бокалы с полусухим шерри и закуски из «Уэйтроуза» – медиум занимала свое место на диване, неопределенно улыбалась минуту-другую, потом мало-помалу с трудом проваливалась в спиритическую кому. Мужчины неловко глядели мимо нее в стену над камином. Никто не говорил и не двигался, хотя изредка друг на друга косились. В таких условиях сообщить что-либо ей было уже не в удовольствие, а в труд. Под конец она всегда выбивалась из сил. Долго длился период отсутствия связи, неглубокий делирий, пока она сучила и подергивала ногами. Мужчины, медленно приходя в себя, словно от такого же психического контакта, покашливали и разминали ноги. Смотрели друг на друга пустыми взглядами; потом, поглазев на Энни – наверное, в надежде на что-нибудь еще, – один за другим уходили из дома, напуская внутрь холодный вечерний воздух. Шоу, который часто задерживался, чтобы заварить ей чай и помочь перетащить диван на обычное место, наблюдал, как они разбредаются через кладбище. Когда они окончательно скрывались, Энни устало улыбалась, похлопывала его по руке, трогала за плечо. Если эти жесты и задумывались как флирт, то она, думал он, пытается нащупать контакт лишь подсознательно. Просто поведение вымотанного исполнителя. Она и сама не замечала, что делает.

Однажды вечером после сеанса он увидел, что на стене в гостиной появилась карта из офиса Тима – или точно такая же. Равномерно прикрепленная десятком ярко-красных булавок, та ровно входила в бледную область над камином. Но когда Шоу обратил на это внимание Энни – сказав что-то вроде «Как будто здесь и была», – медиум вдруг рассердилась.

– Она здесь и была, – сказала она. – Она моя. Это моя карта, и она была у меня.

Затем, словно ожидая, что он заспорит:

– Она моя. Всегда была моя. Если хочешь помочь, просто отнеси бокалы для шерри в посудомойку.

Шоу разглядывал карту, которая теперь господствовала в комнате с сизым паласом и сосновой мебелью восьмидесятых. Здесь свет раннего вечера, не разбавленный рекой, падал прямо, чего не увидишь в домике на лодке, и подчеркивал, что бумага жесткая и хрупкая, затрепанная, сворачивается по краям. Вблизи она слабо пахла, почти как старые книги, почти как вода в ванной после мытья. Кое-где встречались выцветшие места. Затертые пятна, сероватые и маслянистые, распределенные вдоль побережий и посреди океанов, словно указательные пальцы, поколение за поколением обращали внимание на точки, чья важность вечно ускользает от неподготовленного зрителя. Когда Шоу моргнул, вода послушно поменялась местами с сушей.

Позже он сказал:

– Тебе не стоит так себя утруждать.

За окном он видел, что последний ушедший клиент – мужчина в горчично-желтых вельветовых брюках и бордовом пуловере, простоявший весь сеанс с какой-то обувной коробкой под мышкой, – все еще слонялся у входа на кладбище. Где-то через минуту к нему присоединились две женщины в штанах до лодыжки и еще один мужчина с удивительно белыми волосами. Все четверо – лет шестидесяти, хорошо сохранившиеся, с переливистыми голосами и своими наборами тиков. Одна женщина вела пару такс на одном поводке. После разговора они сели в «Ауди Эстейт». Вразнобой хлопнули двери, затем машина двинулась на восток по Саус-Уорпл-вэй к железнодорожному переезду на Уайт-Харт-лейн. Шоу следил за ними с каким-то непониманием.

– Кто вообще все эти люди? – сказал он. – Они же тобой просто пользуются.

– Ты очень милый, – ответила Энни, – но и немного наивный.

Он размышлял над этим вердиктом за пирогом с курицей и со свиной рулькой в «Эрл оф Марч». Паб казался еще безлюднее обычного, а от чего-то в воздухе чесались глаза.

– На меня не смотрите, – сказала ему девушка за стойкой. – Это от чего-то, что сыплют в туалеты. Так уже весь день.

– Да я на вас и не смотрю, – сказал Шоу.

Через несколько дней после того, как на стене у Энни появилась карта, он встретил Тима Суонна в Барнсе, со стороны реки. Была суббота, скорее начало весны, чем лето, и над чизикским берегом раскрывалось небо. Тим казался таким же мутным, как и всегда. Рукава желтоватого хлопково-вельветового пиджака закатаны до локтя. Ранее он занимался чем-то таким, после чего на одной стороне лица осталась слабая равномерная краснота. А сейчас таращился в витрину риелтора – одного из десятка крокодилов, что выползли на главную улицу от набережной, – нагруженный парой сырых на вид продуктовых сумок, которые при виде Шоу поднял повыше. Они были такими тяжелыми, что на ладонях прорезались воспаленные складки.