Пауза, потом Тим внезапно заорал:

– Пусть Энни оставит сраную карту себе, если ей так хочется. Зато мы получим все остальное.

Таксист рассмеялся и попытался поймать взгляд Шоу.

– «Пусть оставит сраную карту себе», – передразнил он.

Шоу, смущенный точностью пародии, отвернулся и уставился во французские окна. На улице под проливным дождем ожили строительные галогенные лампы, и в их внезапном актиниевом свете в окружении завалов из инструментов и стройматериалов предстал пруд в саду Хелен. Через конусы света плыли выхлопные газы. На газоне заурчал миниатюрный экскаватор JCB, делая внезапные дерганые развороты, пока три размытые плечистые фигуры в спецовках-дождевиках и защитных очках собирали и подключали гидромолот. Они казались неповоротливыми и неумелыми. После торопливого разговора, во время которого на Шоу не обращали внимания, Тим с таксистом отправились им на помощь: впятером они начали выравнивать окружение пруда. Когда это оказалось труднее, чем они думали, они стали дробить борта ковшом экскаватора. Осколки сыпались, но тонули как будто не сразу, словно попадали в более вязкую среду, чем вода. В то же время в центре пруда что-то дико забилось. Шоу услышал, как Тим кричит: «Стойте! Стойте! Так не получится!» Экскаватор заглох, медленно накренился, вытянув ковш под странным углом. Поверхность пенилась и кипела; свет замигал, потемнел и погас, но Шоу успел заметить, как рабочие бросают инструменты и неуклюже лезут в воду, пока их подгоняют Тим с таксистом. Надолго повисла тишина, потом они ввалились обратно через французские окна и пробрались между кресел «Джон Льюис» с чем-то увесистым, завернутым в синий брезент. С него капало.

Хелен взирала на эти события из двери гостиной – с презрительным видом, но в целом помалкивая. Ее волосы были мокро зализаны назад, словно она тоже выходила в сад.

– Не стоит тебе с этим связываться, – сказала она Шоу.

– Да я даже не понимаю, что происходит, – сказал он.

– Тогда зачем приезжал?

На это у него ответа не было.

– У меня такое ощущение, будто ты надеешься сублимировать свои тревоги в кого-то другого, – сказал он. – Я тебя понимаю, особенно когда к тебе домой так вваливаются. – Потом он услышал, как добавил: – Я-то вообще живу без объяснений, если ты меня понимаешь.

Рабочие бросили свои попытки перенести то, что было в брезенте. Просто поволокли по коридору ко входной двери. Зацепили ковер. Опрокинули столик.

– Ну господи Иисусе, – сказала Хелен.

– Простите, – сказал один из мужчин.

Не зная, что еще делать, Шоу последовал за ними.

– Ты вообще не представляешь, что тут происходит? – крикнула вслед Хелен. – Тебе все равно? Просто сам себя спроси, зачем ты приехал!

– Я не знаю, – сказал Шоу больше себе, чем ей. – Я не знаю зачем.

Он стоял на пороге, глядя, как они справляются с брезентом и его содержимым. Сперва они пытались впихнуть предмет в багажник такси. В результате снова началось вялое сопротивление, брезент развернулся. Из него выпала рука, и ладонь сжималась и разжималась, такая белая, что в сочившемся из дома освещении выглядела зеленой. Шоу померещились тихие стоны. «Короче, все обернулось лучшим образом», – сказал таксист. Наконец после немалых усилий сверток сунули на заднее сиденье. К этому времени он уже раскрылся, как цветок Джорджии О’Киф. Что бы там ни было внутри, возня все скрывала, но еще было видно, как припадочно сжимается и разжимается ладонь. По порожку машины стекала вода, пока дверцу не захлопнули.

Рабочие побрели обратно в сад; один, проходя мимо Шоу, говорил: «Я бы начал заново. Всю партию – с нуля». Тем временем таксист, который после своего участия в транспортировке остался на заднем сиденье, согнувшись в три погибели, теперь перелез вперед и завел двигатель. Тим сел к нему. Они посмотрели на Шоу, но в то же время и сквозь него. Шоу стоял и смотрел, как уезжает «Тойота». Потом зашел в дом и спросил Хелен, не подбросит ли она до Вулверхэмптона.

– На такси приехал, – заметила она, – на такси и вали.

Потом добавила:

– Хотелось бы знать, во сколько обойдется ремонт пруда.

После этого неделю-другую было трудно придумать, что сказать. Когда Шоу приезжал в офис по утрам, с реки нитями поднимался туман. Какое-то время Шоу сидел и наблюдал, как солнце разгоняет дымку, пока сам выпутывался из снов предыдущей ночи. Тим приезжал позже, если вообще приезжал. Разговор с ним, если Тим появлялся, был расплывчатым, трудно начинался и трудно заканчивался. Тим больше обычного казался чем-то занятым. Шоу, которому не терпелось узнать, что случилось той ночью в Кинвере, не находил повода спросить. Не хотелось показывать интерес. С каждым днем становилось все труднее, пока на вторую неделю он уже вообще не мог поднять эту тему. Пребывая в замешательстве и сомнениях, он пропустил одну встречу с Энни Суонн; потом вторую. Тим не возражал.

Пришел и ушел День мертвых Святой Маргариты, празднования ознаменовали середину лета – бремя жары и влажности для города. В доме 17 по Уорф-Террас было тише обычного, особенно по ночам. Непредсказуемо сменялись циклы бессонницы – Шоу либо высыпался, либо вообще не засыпал. Ему снились доримские ландшафты у стечения Темзы и Брент, где над межприливными илистыми отмелями, кишащими пиявками, и над коварными ольховыми топями разносился гулкий голос: «Те невесты ив снова здесь». Голос был его собственный. В три утра он ловил себя на том, что включает без звука «Ночные ходы» – снова и снова пересматривает второй акт, пытаясь в точности определить момент, когда частный детектив Гарри Мосби в исполнении Джина Хэкмена не замечает, что стал функцией чужих планов. Либо сидел у раскрытого окна, прислушиваясь, есть ли движение в соседней комнате, и глядя на свои руки.

Однажды утром в «Эрл оф Марч» он завел маленького пластмассового пловца из дома Энни Суонн и бросил в «Лондон Прайд», где тот покачивался и дребезжал вдоль гладкого, но неумолимого изгиба стакана.

– Ну и что об этом скажешь? – спросил он барменшу.

– Да ничего, – ответила она. Об этом ей сказать было нечего.

Шоу выловил пловца и поднял, пока его ручки энергично вращались в воздухе.

– Утром в ванной работал лучше, – признал он.

Барменша протирала стаканы.

– Какая гадость, – сказала она. – Тебе же эту пинту еще пить.

Одиннадцать утра, и река оголилась до ила, слабо переливающегося тут и там, словно из-под него что-то просачивалось. По бечевнику носились собаки. Через пыль на неровный паркет косо падали солнечные лучи. Стоял сильный, но вполне приятный запах жареного во фритюре стейка и вчерашнего пива. В дальнем углу мужик завел разговор с двумя пожилыми дамами за соседним столиком. «Я езжу за рыбой в Гастингс, – услышал его Шоу. – Потому что знаю: у них всегда найдется свежачок. Я езжу рано, на весь день». Казалось, он доволен своей проницательностью. Обычно он уезжал на весь день, говорил он, из Ричмонда. Если приехать пораньше, всегда найдешь свежачок. «Как интересно, а мы из Брайтона», – быстро ответила одна из женщин – возможно, чтобы прекратить дальнейшие повторы; все трое посмеялись над этим совпадением – частичным, расплывчатым, но все же почему-то совершенно уместным. Открыли пачку чипсов и положили между собой.