Расходились все неторопливо, да и куда идти? Я глянул на Юрича: не видел его, как пришёл, неужели так и ошивался в женской палате? Он не спешил уходить. Стоял, вцепившись в спинку, только чуть хватку ослабил. Что за странность такая? С бабой Галей он никогда не дружил. Его напугал чужой кошмар? Мне самому было неуютно: одно дело слушать её рассказы про грядущий потоп и апокалипсис, другое – вот так…

Я вышел в коридор и стоял пялился в картинку на стене, не помню, что там было нарисовано. Идти к своим не хотелось. Казалось, с этим потопом произошло что-то необратимое, что-то страшное, что баба Галя – наш вестник апокалипсиса – вдруг оказалась права. «Убили». Неужели кто-то утонул в воде по пояс? Тогда при чём здесь «убили»? Нет, тогда будет «погиб», «утонул». «Это сон чокнутой бабульки», – шепталось в голове, но его заглушало это: «Всем будет плохо».

* * *

…Ночью ещё и Юрич добавил. Нас погнали спать в девять по больничному режиму. Я думал, никогда не усну, но отрубился, едва лёг.

Проснулся затемно. В окно проникал свет фонаря, а за ним, там, где должны быть наши затопленные домики, зияла чернота. Свет, наверное, не скоро дадут. Как там отец, застрявший на переправе? Спать уже не хотелось, я валялся и думал, пока не услышал странные звуки.

Сперва мне показалось, что кто-то идёт мимо палаты в насквозь мокрых хлюпающих сапогах. Я даже сел на кровати: кто это может быть? Неужели отец добрался? Но звук не удалялся, не приближался, он будто топтался на месте у самой двери. Я уставился на дверь: её хорошо освещал свет фонаря, её и две кровати по сторонам: на одной Санёк, на другой Юрич. Они оба спали. Я видел их лица. Юрич и во сне гримасничал и нервно дёргал носом. Звук исходил от него. Хлюпающий звук мокрых сапог.

Я нашарил очки, надел. Юрич шевельнул губами, дёрнул рукой, как будто от чего-то отмахивается, пробормотал что-то невнятное и повернул лицо в мою сторону. В луч фонаря попала вся его физиономия, блеснули на щеках водянистые дорожки. Он плакал во сне.

Я даже позлорадствовал пару секунд – ровно до момента, пока он не дёрнулся всем телом, не сел рывком на кровати и не взвыл.

Глаза оставались закрытыми. Из-под век текли два ручейка, Юрича мелко трясло, он быстро бормотал что-то под нос, будто уговаривая кого-то в своём сне или прося пощады. Я хотел растолкать кого-нибудь, чтобы не смотреть на это одному, но сам не мог пошевелиться. Так и таращился, пока Юрич не завопил громче и не распахнул глаза. Наверное, он проснулся от собственного крика.

– Вы так всю деревню перебудите. – Я сказал это, чтобы он перестал вопить, спустился на землю. Мне самому было жутко слушать его стоны, но, в конце концов, это же просто ночной кошмар, так я тогда думал.

– А? – он ошалело уставился на меня и смотрел. Свет уличных фонарей проникал сквозь тонкие белые занавески, я видел его лицо. Перепуганное, без этой обычной ухмылки, какое-то чужое, какое-то не его. Терпеть не могу Юрича, но в тот момент я его пожалел. – Ромка, ты? – Кажется, это был единственный раз, когда он назвал меня Ромкой. Не очкариком, не ботаником, не как обычно. Голос тоже был сдавленный, как будто его душили.

– Я. С этим потопом всем снятся кошмары. Наверное, это нормально, если всем… – Я просто хотел его успокоить, чтоб не орал мне тут. А он отмахнулся, пробубнил что-то невнятное, а потом спустил с кровати ноги и взвизгнул.

Вопль был такой, что я подпрыгнул и в одну секунду оказался у его койки. Во сне заворочался Санёк, дед Артём пробормотал что-то, а Юрич шарил рукой по тумбочке, уставившись себе под ноги.

– Кому не спится?! – Петров-отец.

В другое время Юрич бы обязательно нагрубил, а тут только промычал что-то, нашёл наконец на тумбочке телефон, клацая ногтями о корпус, врубил фонарик и уставился себе под ноги.

Сперва я ничего не увидел, кроме мокрого блеска, но через секунду глаза уцепились за что-то блестящее. Следы! На сухом полу блестели мокрые следы, наверное, от сапог и точно что с каблуками…

– Старик же… – сдавленно выдал Юрич. – Но во сне же… Снился! Только я в кроссовках же. С бахилами же, понимаешь?

За спиной зашаркали шлёпанцы, к нам подошёл Петров-отец, светя под ноги телефоном.

– Что вам неймётся! – Он осветил этот странный след, шаркнул по нему ногой, размазывая. – Вопрос закрыт? Можно спать?

Юрич сразу ссутулился, заизвинялся, бормоча под нос, стал поправлять постель, исподтишка затаптывая босыми ногами странный след. Я лёг и приказал себе забыть то, что видел.

Глава V

ТРЯПКИ

Грузовик застрял на подъезде к магазину: метрах в десяти от задней двери. Воду откачали, да только не всю. Задний двор магазина тонул в тени, и солнышко не спешило высушивать эту жидкую грязь. Потоп, уже ушедший, продолжал пакостить. Я сам здесь оказался из-за него: в воде погиб мой старый велик, и как-то само собой пришло решение поработать остаток лета на Юрича. Он, конечно, не самый приятный из людей, и я долго от него бегал, но пора взрослеть. Или хоть велосипед купить новый.

Юрич с двумя досками суетился у колёс, подсовывая так и этак, покрикивая на водителя, как будто это могло помочь. Грузовик буксовал и плевался грязью в разные стороны. Гена и Санёк сидели в сторонке на перевёрнутых ящиках, что-то обсуждали между собой, время от времени взрываясь оглушительным хохотом. Тогда Юрич переключался на них и орал, что сейчас их самих положит под колёса вместо досок, чтобы грузовик смог выехать.

Собака тоже была здесь. Кровавая гончая с порванным ухом сидела чуть в стороне от задней двери, прижимаясь к стене магазина. В грязи она была по суставы, оно и понятно: туда, под самый магазин, потоп намыл мусор, наверное, со всей деревни. Магазин Юрича стоит на сваях, достаточно высоких, чтобы под ним можно было спрятаться, пригнувшись или на корточках. Когда идёшь в магазин, в зазор между постройкой и землёй можно пересчитать все ноги на заднем дворе, но не сегодня. Сегодня вообще не было видно свай: из-за потопа магазин теперь стоял на грязюке, чужих дровах, пластиковых бутылках, каких-то странных тряпках… У тряпок и сидела собака. Порванное ухо давно подсохло. Она жалась к стене магазина и безучастно наблюдала возню Юрича у грузовика.

Я торчал в дверях, как