– Так, посмотрим ближе. Вы же хотите ее увидеть? – Она толкнула свой стул на колесиках к стене, выключила верхний свет. Высветила первую часть тельца – позвоночник.

Портер прослезилась.

– Извините, – проговорила она.

На экране билось детское сердечко, мелькало, как самолет в ночном небе, ровно и ритмично.

– Извиняться не за что. Она прекрасна.

Осмотр продолжался, а Портер все шмыгала носом и каждые полминуты промокала глаза бумажным платочком. Младенец свернулся креветкой, легонько шевелил ножками, согнутые ручки развернуты к лицу.

– Если хотите, можете кого-то привести с собой, – предложила доктор Макконнелл. – Маму? Брата?

Портер представила, как рядом, держа ее за руку, сидит мама. Она будет плакать? А сама Портер будет плакать, если придет мама? Или Эллиот – будет стоять в углу, украдкой поглядывать в телефон, кивать время от времени в знак поддержки. Ники – может пустить слезу. И Сесилия тоже. А если позвать Рэчел – почему нет? Так и будут поддерживать друг дружку! У Рэчел уже есть поддержка – мама. Может, заглянет Джереми? Они виделись уже трижды – на ферме, у нее дома и еще раз в его ветеринарной клинике посреди ночи. О ребенке речь практически не заходила, хотя руку к ее животу он прикладывал, как только что делала доктор. Конечно, он же знает, что там внутри. Доктор Макконнелл пошевелила своей волшебной палочкой – на экране крупным планом возникло личико. Нажала кнопку – и изображение стало трехмерным. Картинка слегка бурая, чуть смазанная, будто информация шла издалека, хотя, наверное, так и было, через кожу, изнутри наружу. Портер вдруг подумала обо всех мужчинах, какие есть на свете, – делают вид, что это их работа, просто потому, что теперь им придется меньше спать. Только все не так. Женщина всегда одна, со своим ребенком один на один. Есть бремя, опыт, которые разделить невозможно.

Уняв слезы, Портер смотрела, как младенец шевелится, крошечное тельце плавает в ее нутре, но уже живет своей жизнью.

Портер вернулась на работу и из загона позвонила Ники. Обычно звонить приходилось раз шесть, Портер всегда слала ему эсэмэски, чтобы вышел на связь, а тут он ответил после третьего сигнала.

– Пуэрто, – произнес он. – Мама мне доложила насчет ребенка. Поздравляю.

Портер отогнала козу, которая уткнулась ей в голень.

– Доложила? Я хотела доложить тебе сама! Что ж не звонишь, чучело!

– Я же говорю, поздравляю! Занят был. Люблю тебя. – Ники откашлялся.

Он всегда покуривал травку. Портер надеялась, с возрастом это пройдет, однако ему, ее младшему братику, уже тридцать шесть, а марихуана играет в его жизни не меньшую роль, чем в отрочестве. Будь он другим человеком, уже создал бы какую-нибудь конопляную империю, засадил поля марихуаной в слоновий рост. Только не Ники – кишка тонка. Получать удовольствие – это пожалуйста. Мало кто запросто откажется от карьеры знаменитого актера, а вот ее братец такой. Травка – да. Слава – нет. Было много всякого, о чем другие только мечтают, а Ники от этого отказался – вечеринки в Голливуде, твое фото в глянцевых журналах, случайный секс. А от марихуаны не отказался.

– Девочка.

– Девочки всегда лучше. Как там моя? – Он замер.

– Она классная, вопреки тебе. – Резковато, конечно, но Ники – ее брат, на ком еще практиковаться? Портер знала, что он не обидится.

– Это точно. И была такой всегда. Я это не сразу понял – они ведь такие, какие есть, с самого рождения. С Астрид она ладит?

– Вроде да. По-моему, мама ее пока не достала.

День стоял чудесный, дело шло к осени, но потихоньку, все еще тепло и светло. Найти бы такое место, где круглый год погода – как сентябрь в Клэпхэме, Портер бы туда переехала. Северная Калифорния не в счет – не доедешь.

– Отлично. Я им все никак не могу дозвониться. Не смейся, – сказал он, но Портер уже смеялась.

– Мой второй сапожок. Соскучилась по тебе.

– Я тоже. Вот бы посмотреть на тебя с пузом. Это же круто, Пуэрто. Ты будешь на высоте. И не слушай Астрид, тебе никто не нужен. В смысле, муж. Общество – да, друзья, которые принесут еду, помоют посуду и постирают белье – да. А муж тебе ни к чему. Это я тебе говорю. Толку от нас мало.

– Ладно тебе прибедняться. – Портер сунула руку в карман и достала шоколадку – разве она ее покупала?

– Чувствуешь себя нормально? По утрам не тошнит? Помню, Джульетту рвало по четыре раза в день, и не один месяц. Всегда носила с собой ментоловые конфетки, и в карманах, и в сумках. Уж сколько лет прошло, а какую сумку ни возьми – там обязательно валяется упаковка блевательных конфеток. Она их так и называла – блевательные конфетки.

Портер молча слушала. Она знала: брат хочет сказать что-то еще.

– Знаешь, так странно, что Сесилия не с нами. Когда мы вместе, это как созвездие. Одну звездочку вынь – картинка уже не та. У меня сейчас как раз такое ощущение. Стрела без наконечника. Ложка без нижней части. И все рассыпалось. Джульетта и я: каждый занимается своими делами, то да се, когда вместе, когда врозь, всяко. Но без Сесилии, кажется, один оторвется и полетит по своей орбите, а другой даже не заметит. Ведь она – якорь, который нас держит.

Примерно так Портер думала и о себе с братьями – они три части целого, просто как-то расползлись в разные стороны. В детстве она братьев обожала, мечтала (когда отец был жив), как они втроем куда-нибудь сбегут навстречу приключениям, ничего плохого не случится, ведь их трое. Сейчас Ники и Эллиот совсем разные, да они и раньше были разные, только в детстве эта разница не играет особой роли, просто им написали такой комедийный сценарий, конкуренты в мыльной опере. Ники – их маленький талисман, Эллиот – безоговорочный лидер, а Портер – смазка, ореховое масло. Ее они любили больше, чем друг друга. Когда Ники стали снимать в кино, и он оказался в центре внимания, откуда ни возьмись, как с неба свалились Портер и Эллиот – пара охранников. Он откололся первым, а потом умер отец, в свободное плавание пустились и остальные, и Портер всю свою взрослую жизнь думала, как бы снова собрать эту мозаику. Джереми тысячу раз говорил ей, что на братьев можно забить, он со своим братом общается не чаще раза в год, и что? Однако Портер не желала сдаваться. Она никогда не звонила Эллиоту, а он никогда не звонил ей, их редкие встречи вызывали у нее раздражение. И все-таки. И все-таки.

– Люблю тебя, Ники.

Он бы точно расплакался на УЗИ, держал бы ее за руку. Рассказал бы что-то про их отца, о чем она забыла. Несправедливо, когда люди уходят, ведь они, сами того не желая, забирают с собой немалую часть тебя.

– И я тебя, сестричка. Мою девчонку обними за меня, ладно?

– Обниму, – заверила Портер и в знак подтверждения обхватила руками себя.

Иногда у нее возникал вопрос: удается ли убедить всех в городе, что она такая же крепкая, как ее мама, как ее братья? В этом никто не сомневался, никому и в голову не приходило ее проверять – и так ясно, что у нее все в полном порядке. А ведь это не так, только никому нет дела. Станет матерью – возьмет себе за правило спрашивать дочь, как у нее дела, хотя бы раз в неделю, а лучше каждый день. И внимательно слушать, что дочка ей ответит.