Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Роберт! – вырвал его из задумчивости голос Гровза.
Возможно, генерал окликнул его уже во второй раз. Оппенгеймер поднялся со стула. Он намеревался уверенно взойти на сцену, но поймал себя на том, что волочит ноги и кромка его слишком длинных серых брюк касается земли. Преодолев три ступеньки, он взял у Гровза красиво оформленное в виде свитка послание и позволил генералу крепко пожать ему руку. Когда рука освободилась, он поднял ее, и аплодисменты стихли. Гровз отошел в сторону.
– С признательностью и благодарностью, – сказал Оппи, наклоняясь к микрофонам, – я от лица всех мужчин и женщин, чьими трудами и сердцами был достигнут успех, – он жестом указал на собравшихся перед трибуной, – принимаю это послание для Лос-Аламосской лаборатории. Мы надеемся, – продолжил он, – что в предстоящие годы сможем, глядя на этот свиток, гордиться всем тем, что он собой воплощает.
Он обвел взглядом толпу. Здесь была добрая тысяча ученых, все еще остававшихся на Горе, а также сотни мужчин и женщин в форме и примерно столько же работавших здесь по хозяйству местных жителей, в основном смешанных индейских и мексиканских кровей. На сцене рядом с Гровзом стояли Кен Николсон, Дик Парсонс, президент Калифорнийского университета Роберт Спроул и другие.
– Сегодня, – продолжал Оппи, – эта гордость должна сдерживаться глубоким беспокойством. Если атомные бомбы будут добавлены в качестве нового оружия в арсеналы воюющего мира или в арсеналы наций, готовящихся к войне, то наступит время, когда человечество будет… – Он сделал паузу, размышляя, не хватил ли он через край, но не слишком ли рано пришло ему в голову это слово. Но нет. – Будет проклинать имена Лос-Аламоса и Хиросимы.
По толпе пробежало волнение; конечно же, подумал он, никто не ожидал услышать от него такое. Но сейчас ему представилась уникальная возможность, поскольку прессе впервые было позволено освещать мероприятие на Горе, а начальство, прибывшее вместе с Гровзом из Вашингтона, сидело в первом ряду. Оппи знал, что недавно лишился изрядного количества друзей среди своих коллег из-за того, что поддержал законопроект Мэя – Джонсона, который две недели назад военное министерство представило конгрессу. Если он будет принят, то гражданские власти США фактически лишатся контроля над атомной энергией, он окажется в руках военных. Но он, Дж. Роберт Оппенгеймер, которого уже рекламировали как «отца атомной бомбы», видит проблему гораздо шире, и сейчас у него есть идеальный шанс сформулировать свое видение. Не исключено, что внутренняя часть Солнечной системы не переживет предстоящее столетие, но человечеству совершенно незачем самому прекращать свое существование с помощью атомного оружия – по крайней мере, если оно может этому помешать.
– Народы этого мира должны объединиться, иначе они погибнут. Эти слова написала война, опустошившая так много земель. Атомная бомба сделала их понятными всем людям.
Все молчали; слышен был только шелест листьев тополей, да изредка вскрикивал в вышине одиноко парящий коршун.
– Подобные слова звучали много раз. Их говорили другие люди в другие времена, о других войнах, о другом оружии. Им не удалось настоять на своем. И сейчас некоторые, введенные в заблуждение ложным пониманием истории, считают, что их опять ждет неудача. – Он поднял голову, так что свет солнца осветил его глаза, прикрытые до тех пор тенью широких полей шляпы. – Мы не должны поддаваться пессимизму. Наша работа направлена… направлена на объединение мира перед лицом общей опасности, мы привержены закону и человечности.
Он сошел с трибуны под гром единодушной овации. Сидевшие в первых рядах встали, наконец-то закрыв от его взгляда Сангре-де-Кристо, Кровь Христову.
Глава 19
Я никогда не видел человека в столь нервном состоянии, в каком пребывал Оппенгеймер. Казалось, он чувствовал неотвратимость уничтожения всей человеческой расы.
Генри Э. Уоллес
– Итак, это званый обед! – заявил Лео Силард. Оппи, случайно услышав эту реплику, посмотрел на невысокого венгра, не поняв, что тот имел в виду: обилие блюд, расставленных на столах этого зала в Вашингтоне, или список звездных гостей. Помимо Силарда и Оппи здесь присутствовали нобелевские лауреаты Энрико Ферми и Гарольд Юри, а также Эд Кондон, полдюжины сенаторов Соединенных Штатов и бывший вице-президент Генри А. Уоллес. Дирижировал всем происходившим Уотсон Дэвис из информационного агентства «Сайенс сервис».
Обед был устроен для того, чтобы ввести в курс дела нескольких сенаторов, и, хотя Чарльз Тоби, республиканец из Нью-Хэмпшира, открыл его словами: «Похоже, у нас беспартийный вопрос», вскоре разгорелись жаркие дебаты – но в основном среди ученых, а не политиков. Ферми присоединился к Оппи в поддержке законопроекта Мэя – Джонсона, тогда как Юри, Кондон и, яростнее всех, Силард были против.
Поданные блюда – салат «Уолдорф», мэнский лобстер и изумительный бифштекс – были съедены с большим аппетитом, и Оппи вскоре стало ясно, что выигрывает сторона Лео. Усугубляло положение и то, что они по-настоящему не разговаривали после беседы на повышенных тонах, что состоялась между ними здесь же, в Вашингтоне, в мае. Послевкусие от той встречи и вдобавок тот факт, что Оппенгеймер запретил распространение на Горе его петиции, призывающей к демонстрации бомбы вместо ее боевого применения, о чем Силард точно знал, придавали его пылким речам еще большую убедительность, чем обычно. Оппи пытался, по обыкновению, отвечать уклончиво, сглаживая острые углы, но сенаторы, которым, вероятно, подобные маневры надоели в их повседневной жизни, явно прониклись симпатией к экспансивному венгру.
Когда обед завершился, Оппи подошел к Силарду, который, стоя у окна, любовался ночным освещением столицы.
– Нам надо поговорить.
– Роберт, мы уже говорили.
– Кое-что… осталось недоговоренным. В каком отеле вы остановились?
– Я всегда останавливаюсь в «Уордмэн-парке».
– Я провожу вас.
– В таком случае я возьму Юри в качестве арбитра! – бросил Силард.
Юри был химиком, но катализатором научного творчества ученых являлся именно Силард, его огромный творческий потенциал вызвал у других столь же глубокие озарения.
– Нет, Лео, с глазу на глаз.
Силард надолго задумался, а потом кивнул:
– Я возьму плащ.
* * *
Оппенгеймера более чем устраивала возможность говорить вполголоса, пока они с Лео шли по Вудли-роуд; можно было не сомневаться, что если кто-то и услышит обрывки их разговора, который они вели на немецком, то не поймет смысла.