Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Силард пожал округлыми плечами.
– Вам известно, что я подумываю о том, чтобы переключиться на молекулярную биологию? Смерть как элемент жизни, грубо говоря. Но теперь… – Он помолчал. – Кто еще знает?
– Несколько человек из Лос-Аламоса. Я напишу вам список.
– Гровза среди них нет?
– Нет.
– Отлично, отлично… А за пределами вашей группы из Нью-Мексико?
– Пока нет. Пока что я решился обратиться только к вам, – добавил Оппи, недвусмысленно демонстрируя собеседнику оливковую ветвь мира.
Лео оценил этот жест.
– Польщен, – сказал он, наклонив голову, и всем телом повернулся к Оппенгеймеру. – Но есть и другие люди, которых следует незамедлительно поставить в известность.
– Кого вы имеете в виду?
– Прежде всего, конечно, Эйнштейна.
– Его лишили допуска к работе по атомной бомбе, – сказал Оппи. – Из-за его левых взглядов.
Лео насмешливо вскинул брови.
– Его отстранили, а вас одобрили… Как бы там ни было, я хорошо знаю Альберта. Отсюда я поеду в Принстон – здесь недалеко – и сам введу его в курс дела. – Он с досадой покачал головой. – Это лучший человек на свете; правительству должно быть стыдно, что его во время войны оставили не у дел.
– Вы правы, – сказал Оппи, повернувшись к черной ночи за окном. – Клянусь, иногда эта страна из кожи вон лезет, стараясь очернить своих самых верных слуг.
Глава 20
Чтобы я никогда больше не видел этого сукина сына в своем кабинете!
Гарри С. Трумэн
Оппенгеймер совершенно не интересовался политикой до того, как в его жизни появилась Джин, и не голосовал, пока ему не исполнилось тридцать два года. Первый раз участвуя в выборах, он отдал свой голос за переизбрание в 1936 году Франклина Рузвельта, чья политика «Нового курса» совпала с его недавно пробудившимися социалистическими взглядами. Он голосовал за Рузвельта еще дважды: в 1940 году и в 1944 году в знак согласия с его поддержкой зарождающейся Организации Объединенных Наций.
И вот наконец Оппи оказался в Белом доме, получив согласие президента на личную встречу. Но обитателем Овального кабинета был уже не Рузвельт, человек, с которым Оппи хотел бы встретиться, несмотря на некоторые растущие опасения в годы войны, а Гарри Трумэн, который, по мнению Оппи, ужасно все испортил в Потсдаме, не сумев привести Россию к соглашению о международном контроле над атомной энергией; хуже того, Трумэн совершенно напрасно продлил войну на Тихом океане, настаивая на безоговорочной капитуляции, вместо того чтобы просто позволить японцам сохранить своего проклятого императора.
Конечно, встреча с президентом – это честь независимо от того, кто занимает эту должность. Но точно так же, как некоторые бесконечности меньше других – нечетных чисел в два раза меньше, чем целых, и все же и те и другие существуют в неиссякаемом изобилии, – так и почести бывают разных рангов. Подавленное настроение Оппи усугублялось тем, что по коридору Белого дома его сопровождал не Генри Стимсон, принципиальный джентльмен, занимавший пост военного министра до тех пор, пока ему совсем недавно не исполнилось семьдесят восемь, а его преемник Боб Паттерсон, всего месяц назад вступивший в должность, которая называлась так же, хотя страна больше не находилась в состоянии войны.
Миновав приемную, где находился президентский секретарь, Оппенгеймер и Паттерсон вошли в Овальный кабинет через дверь, находящуюся на северной оконечности его длинной оси, и оказались перед пустым столом. Оппи пару раз видел в журналах черно-белые фотографии этого помещения. Оно оказалось меньше, чем он представлял себе, но действительно было эллиптическим в плане; эксцентриситет, как он прикинул на глаз, составлял примерно шесть десятых. Посередине голубовато-серого ковра была выткана президентская печать.
Открылась вторая дверь, и в комнату вошел Трумэн – на три дюйма меньше ростом, чем Оппи, круглолицый, с голубыми глазами, прячущимися за толстыми линзами очков, и скорее серыми, нежели каштановыми волосами.
– Доктор Оппенгеймер, – сказал он, странно растягивая букву «о» в фамилии, – рад личному знакомству с вами.
– Большое спасибо, мистер президент, что нашли время принять меня, – ответил Оппи, пожимая протянутую руку. Он прилетел на самолете; за время, прошедшее после атомной бомбардировки Японии, он уже третий раз бывал в Вашингтоне и все три раза добирался туда по воздуху. Запрет на авиапутешествия сняли, не сказав ему ни слова; еще до его отставки, девять дней назад, правительство решило, что его персона уже не представляет собой исключительной ценности и, если он погибнет в катастрофе, особой беды не случится.
ФДР, хотя и не мог подняться на ноги, был колоссальной личностью, а этот Трумэн – всего лишь заурядный миссуриец, являвший собою устраивавшую всех компромиссную фигуру в качестве напарника Рузвельту на его четвертый президентский срок. Южные демократы не согласились с кандидатурой вызывающе либерального Генри Уоллеса, который был вице-президентом до января текущего года, и таким образом бразды правления достались этому человеку. Более того – Оппи мельком подумал об этом в бункере, откуда руководил испытанием «Тринити», – именно он держит в руках рычаги управления атомом, единственный в мире, по крайней мере, на какое-то время, человек, имеющий возможность распоряжаться оружием ядерного распада.
Наверное, все же стоило не самому идти на эту встречу, а препоручить ее Силарду; с другой стороны, Лео уже пытался встретиться с Трумэном, но потерпел неудачу, и ему пришлось беседовать с Джимми Бирнсом. Он убедил Оппи взять эту задачу на себя, пустив в ход один аргумент: возможно, руководитель лаборатории, сделавшийся в последние дни всемирной знаменитостью, преуспеет там, где не справился Силард.
– Доктор, – сказал Трумэн, – не хотите ли вы и министр Паттерсон присесть? – По обе стороны ковра стояли короткие банкетки. Президент сел с западной стороны кабинета, Оппи и Паттерсон – с противоположной.
– Примите поздравления и все такое прочее, – сказал Трумэн. – Ну а теперь к делу, согласны? Вы ведь по вопросу о контроле над ядерным оружием, верно? Прежде всего нужно определить национальные проблемы, а потом международные, верно?
В голове Оппи сразу возникла добрая дюжина ответов, но среди них не было ни одного корректного. Ради всего святого, прежде всего нужно думать о том, как обеспечить международный контроль, а не ломать попусту копья насчет того, военное или гражданское ведомство будет заниматься атомными вопросами внутри страны; это мог понять любой дурак – за исключением, очевидно, вот этого. Он посмотрел на Паттерсона, но министр старательно держал на своем вытянутом лице безразличную мину.
– На самом деле, господин президент, – медленно произнес Оппи, – пожалуй, лучше было бы сначала определить международную проблему.
– Что ж, если разобраться, то никакой международной проблемы нет, – ответил Трумэн. – Бомба есть только у нас и больше ни у кого. Вы знаете, когда у русских будет своя собственная атомная бомба?