— Тогда я скажу так, чтобы тебе было лучше понятно, Дукесса. Ты вторглась в мою жизнь, изменила ее ход, и я не могу вышвырнуть тебя из нее, но не хочу и принимать. Отправляйся в Лондон, Дукесса! Ты ни в ком не нуждаешься, ведь тебе достаточно хорошо одной, без всякого мужа. Ты слишком самодовольна и независима. Можешь не думать о любви. От нашего союза не будет потомства, как я уже сказал. Никогда больше я не прикоснусь к тебе. Можешь наслаждаться в Лондоне всеми преимуществами своего высокого положения. Тебя обязаны принять в избранный круг… А теперь я хочу знать, куда ты отослала мою Лизетт?

Дукесса ощутила себя раздавленной и побежденной. Ее надежды рушились.

— Не очень далеко. На рю Рояль живет много влиятельных людей, весь цвет Парижа. Я дала ей десять тысяч франков, Марк.

— Ты говорила с Лизетт? Она кивнула.

— Что ты сказала ей? Отвечай! Неужели поведала о моем позоре?

— Да, мне пришлось сказать ей правду. Я боялась, что ты аннулируешь наш брак, и должна была воспрепятствовать этому. Она поняла, что я хочу лишь добра тебе, и согласилась помочь.

— И ни малейшей искры ревности?

— Мне было не до этого.

— Понятно. Заметила ты хотя бы, какая у нее великолепная грудь, насколько она роскошнее твоей?

— Да, — сказала она, закрывая глаза.

— И тебя даже сейчас, после всего, что было между нами, не трогает мое отношение к ней. Не представляешь, какое я получаю удовольствие от ее тела! Ты снова молчишь. Твое благородство выше моего понимания. Полагаю, ты заплатила за ее новую квартиру?!

— Да, и она находится теперь в номере сорок семь по рю Рояль.

— Спасибо, Дукесса. Сейчас уже слишком поздно или, может быть, рано, чтобы идти к ней, поэтому я отправляюсь обратно к себе в постель. Спокойной ночи, благодарю тебя за этот занятный эпизод.

— Он уже завершен, можешь больше не паясничать, Марк. Он даже не обернулся. Она смотрела, как он уходит нагим из ее комнаты, чувствуя весь гнев, который он излучал. Она всегда улавливала его состояние, с самой первой их встречи, когда он был еще четырнадцатилетним нахальным мальчишкой, а она — девятилетним бастардом.

* * *

Утром ее разбудил Баджи вместо Мэгги, принеся легкий завтрак в постель.

— Может быть, подать немного масла или меда к булочкам? Она покачала головой:

— Не надо, все прекрасно, Баджи. Булочки великолепны. Ты сам их пек?

Баджи не счел нужным отвечать на этот вопрос.

— Его сиятельство уже ушел. Спирс сказал, что, зайдя утром, застал его уже натягивающим сапоги. Мистер Спирс говорит, что он выглядел очень спокойным. Это было так странно, что он даже не решился ни о чем спросить его. На вопрос, когда он вернется, Марк удивленно сказал: “Я разве поселился здесь? Почему я должен возвращаться сюда?” — Губы Баджи сложились в прямую тонкую линию.

— Пожалуйста, Баджи, договаривай до конца! Вряд ли его слова могут смутить или удивить меня. Я уже совершенно приспособилась к его угрозам и оскорблениям.

— Он сказал, что знает теперь, куда ты упрятала его любовницу, и надеется неплохо провести с ней время. Дукесса откусила еще немного от булочки.

— Может быть, прислать тебе Мэгги? Я слышал, как она мурлычет песенки, когда проходил мимо ее двери. Ее волосы сегодня краснее обычного, если это, конечно, возможно. Разве она не забавное создание? Ты ведь любишь с ней поболтать…

— Да, — ответила Дукесса. — Ей удается развлечь меня. Ах, Баджи, пожалуйста, скажи ей, что не позже полудня мы должны отправиться в порт Кале.

Он уставился на нее с открытым ртом, который закрыл потом не без труда. Спустя десять минут он сообщил Спирсу, рядом с которым стояла Мэгги:

— Все кончено! Ваш господин и моя госпожа окончательно рассорились. Мы возвращаемся в Лондон. Я сообщу наш новый адрес как только мы устроимся.

— Разве вы остановитесь не как обычно, в городском доме Уиндемов?

Баджи пожал плечами.

— Понятия не имею, Спирс. Она не сказала ничего определенного. Но скорее всего, там, хотя она и просила меня продлить аренду “Милого Крошки” в Смардене. Я уверен только в одном: сейчас она ни за что не захочет останавливаться в Чейзе.

— Спасибо за прекрасное известие, — недовольно буркнула Мэгги.

Баджи усмехнулся, взглянув на нее.

— Не переживай, тебе понравится лондонский дом Уиндемов. Он находится в самом центре и окружен различными увеселительными заведениями, где ты сможешь найти себе нового пехотинца.

— Надеюсь, мистер Баджи, — сказала она, принимая нарочито скромный вид. — Но честно говоря, мне не по вкусу идея с новым пехотинцем и вообще весь переезд.

Мистер Спирс, не обращая внимания на ее ужимки, сказал строгим и серьезным тоном:

— Я сообщу вам сразу, как только пойму, что здесь будет происходить, мистер Баджи.

— Его сиятельство — настоящий грубиян, мистер Спирс, — сказала Мэгги.

— Да, Мэгги, пожалуй. Ничего, я позабочусь о нем, а там посмотрим… Счастливого пути вам, мистер Баджи и мисс Мэгги. Мистер Баджи, я с нетерпением буду ждать новой возможности отведать вашей волшебной телятины и копченой свиной грудинки.

— А от меня что вы станете ждать с нетерпением, мистер Спирс?

— Ваших очередных дерзостей и споров, мисс Мэгги, чего же еще?

— Я рада, что они вам еще не надоели! Вы не злопамятны.

Лондон

Городской дом Уиндемов, Беркли-сквер

Конец июня 1814 года

Баджи остановился в дверях гостиной, наблюдая за ней. Она писала и напевала что-то, все быстрее и быстрее. Значит, настроение ее улучшилось.

"Слава Богу, — думал Баджи, — она была слишком молчалива и погружена в себя, слишком надломлена эти несколько недель после приезда”.

Он ожидал, когда она обратит на него внимание, довольный тем, что ее мысли приняли другое направление. Наконец она взглянула на него, слегка подпрыгнув от неожиданности, и улыбнулась.

— Входи же, Баджи. Я сегодня немного рассеянна. Изредка это случается, но со мной все в порядке.

— Знаю, знаю, это значит, что все тяжелое уже ушло из твоей умной головки.

— Умной? Да, интересная мысль. Я продолжаю заниматься этим по инерции или ради удовольствия? Ведь мне уже не надо зарабатывать на арендную плату коттеджа, твое жалованье или на еду.

Он вспомнил, что всегда аккуратно получал жалованье, даже раньше, чем бывала внесена плата за “Милого Крошку”. Баджи не нравилась щепетильность Дукессы, хотя он понимал, как для нее принципиален этот вопрос.

Сглотнув подступивший к горлу комок, он сказал: