Его неуместная веселость меня отнюдь не успокоила.

– Идемте? – спросил он, поднимаясь из-за стола.

Я глубоко вздохнул, наполняя легкие радостным духом Рождества в надежде разогнать переполнявший меня туман опасений.

– Если уж без этого никак…

* * *

Этим утром в половине пятого лондонские улицы выглядели оживленно, словно в полпятого вечера, и путь наш оказался долгим. За окнами домов горели свечи, винные лавки были открыты для покупателей. Мимо то и дело проносились экипажи, и кучера яростно бранили друг друга. Пешеходы двигались вперед плотной толпой, казавшейся единым живым существом. Этот безумный карнавал не нуждался в гротескных масках и костюмах – реальная жизнь и без них выглядела достаточно чудовищно. Буйство всеобщего веселья мешалось с беспокойством и хладными дуновениями страха. Наконец мы достигли Сноу-хилл. В это время колокола церкви Гроба Господня пробили шесть, и впереди показалась Ньюгейтская тюрьма. Там, перед тюремной стеной, отвратительным глаголем высилась виселица. Помост ее примыкал к маленькой дверце в тюремной стене. При виде этого я замер на месте среди всеобщего движения, и Дюпен подхватил меня под локоть, помогая удержаться на ногах.

Однако прочих зрителей установленные на этой сцене декорации совершенно не трогали. Сквозь бесконечную толпу протискивались мужчины и женины, торговавшие напитками, закусками и листками с описаниями «истинного последнего покаяния» казнимого и «всех мельчайших подробностей» еще не свершившейся казни. Все витрины лавок, обращенные к эшафоту, были выкуплены зрителями побогаче. В окнах окрестных домов виднелись лица, крыши также были усеяны людьми, пришедшими посмотреть на казнь. Сердце мое билось тяжело, из-за давки вокруг было не вдохнуть. Толпа несла нас вперед, к эшафоту. Мне больше всего на свете хотелось пробиться на волю, вырваться прочь из этого моря людей, и Дюпен, казалось, почувствовал это. Поддерживая меня под локоть, он сказал:

– Бояться нечего. Поверьте, намного лучше встретиться с врагом лицом к лицу, чем позволить ему выслеживать вас, точно охотник жертву.

– Трудно представить мистера Мэкки в роли охотника – его крикливый наряд выдаст его за версту.

– Быть может, на «Ариэле» он соблюдал инкогнито, а обычно одевается вполне скромно.

– Как бы он ни оделся, я наверняка узнаю его по нахальным манерам.

– Рыжие волосы и усы, рост – примерно пять футов и шесть дюймов, коренаст, кожа бледная, глаза зеленые, возраст – около тридцати, – процитировал Дюпен. – «Театральный» голос, самоуверенность, недостаток объективности.

– Именно таким я его и запомнил.

– Таким образом, нам предстоит выяснить, как к нему попали письма ваших деда и бабушки и что именно в этих письмах вызвало его ярость. И, конечно, отчего он считает это место подходящим для встречи.

– Да, – согласился я, высматривая в толпе Мэкки, пока Дюпен, увлекая меня за собой, протискивался сквозь толпу к самому барьеру перед эшафотом.

В конце концов мы заняли нужную позицию и принялись просто ждать, как и все окружающие. Атмосфера вокруг оказалась много спокойнее чем я воображал, учитывая, что за публика собралась на казнь. Были здесь и мужчины и женщины, и первые зачастую брали последних в кольцо, чтобы защитить их от пьяных и вообще от натиска множества людей, валом валивших к Ньюгейту, чтобы посмотреть, как будет повешен Курвуазье.

– Филадельфийцы вели бы себя в той же манере? – спросил Дюпен.

Я оглядел соседей – они беззаботно болтали, выпивали и пели, чтобы убить время, создавая тем самым странную атмосферу веселья.

– Раньше – возможно. Теперь же – нет. Филадельфия – город квакеров, поэтому там очень спокойно. Смертной казнью карается только убийство, и повешения совершаются при закрытых дверях, а не на глазах у толпы.

– А как обстоят дела в других городах Америки? Там так же брезгуют публичными казнями?

– Вовсе нет. В Ричмонде и в Балтиморе публичные казни совершаются до сих пор, и любителей посмотреть на них собирается не меньше, чем здесь.

– Но вы никогда прежде не бывали на подобных мероприятиях?

– До сего дня мне удавалось ловко скрывать свою тягу к подобным пышным зрелищам.

Дюпен улыбнулся.

– Вы будете удивлены, но единственная сцена повешения, которую мне прежде довелось видеть, была отлита из воска.

Я с ужасом вспомнил сцену казни в музее мадам Тюссо. Интересно, какое впечатление она произвела на Дюпена? Может, и Мэкки рассчитывает, что я буду потрясен этой казнью? Может, в нем куда больше трусливого хитроумия, чем кажется на первый взгляд?

– Но взгляните на наших почтенных соседей, – совершенно спокойно продолжал Дюпен. – Им этот спектакль доставляет удовольствие, словно театральное представление – вдобавок и за вход платить не нужно.

Это, без сомнения, было правдой. Группа хорошо одетых людей рядом с нами громко шутила, время от времени взрываясь хохотом. Оборванцы с землистыми лицами приставали к трем миловидным сестричкам в платьях из лавки старьевщика и засаленных шляпках, отвечавшим на их поддразнивания в той же грубовато-пошлой манере. Юные денди в брюках в черно-белую «пастушью» клетку и раздражающе ярких зеленых, бирюзовых и масляно-желтых козловых перчатках, расположившиеся неподалеку, курили сигары и спорили о каких-то пустяках. Поодаль находилась компания честных рабочих с женами – они спокойно смотрели в сторону эшафота, попивая чай. В общем ликовании перед приближающимся повешением было что-то ужасающее.

– А знаете ли вы, что здесь присутствуют, среди прочих, мистер Диккенс и мистер Теккерей? Случай с Курвуазье изрядно всколыхнул лондонское литературное сообщество.

Очевидно, Дюпен пытался безраздельно завладеть моим вниманием, и это ему удалось.

– Признаться, я был так поглощен нашим расследованием, что не читал о Курвуазье ни слова.

– Лондонская полиция прекрасно показала себя во время расследования его дела. Замечательный образчик прикладной аналитики. Я опишу обстоятельства – тем более что здесь должна быть какая-то связь с этим приглашением на казнь.

В этот момент на эшафоте появился рабочий. Он начал готовить виселицу к приему жертвы, и это весьма неприятно дополняло рассказ Дюпена.

– Франсуа Бенджамин Курвуазье из Швейцарии был нанят в лакеи лордом Уильямом Расселом. Жил при доме нанимателя – Парк-лейн, Норфолк-стрит, четырнадцать – вместе с прочей прислугой – кухаркой и горничной. Шестого мая сего года лорд Рассел был убит в своей постели. Курвуазье поднял тревогу и заявил, что лорд Рассел убит вломившимся в дом грабителем. Полиция тщательно осмотрела дом и нашла, что беспорядок на месте преступления устроен нарочно, чтобы создать впечатление, будто грабитель искал что-либо ценное. Но они абсолютно точно определили несколько фундаментальных ошибок, допущенных убийцей в попытках отвести от себя обвинения.

– Например?