— Но… но я не могу отпустить вас в таком состоянии, — забеспокоилась она.

— Мне нужно на воздух, — упрямо повторила я.

— Я вызову такси, вас отвезут.

Она занялась телефоном, я же отправилась приводить себя в порядок.

Через четверть часа я распрощалась с очередным негостеприимным английским домом, в очередной раз подтвердившим незыблемую британскую аксиому, которую так славно изложили герои национального фольклора, три пресловутых поросенка: «Мой дом — моя крепость». Почувствовав себя Ниф-Нифом или Нуф-Нуфом, но точно не Наф-Нафом, не боящимся большого страшного волка, я села в такси и вскоре стояла, вдыхая свежий морской воздух, на набережной у пирса, освещённого огнями фонариков, что гирляндами очерчивали контуры причала и павильон с куполом. Головокружение и тяжесть в голове почти прошли, осталась противная вялость и желание поспать еще пару часов. Машин у пирса было немного, и среди них не было той, которую я ждала. Раскин, конечно, уже уехал, или вовсе не приезжал, в лучшем случае — задержался. Так или иначе, надо было решать, что делать дальше. Я отправилась на автобусную остановку, ругая себя, что не удосужилась узнать расписание автобуса. Хотя, не могла же я знать, что позорно лишусь чувств в доме миссис Клей.

На остановке было пусто, а табличка расписания гласила, что последний рейс на Гастинг отправляется в четыре часа пополудни. Вероятно, можно доехать поездом.

Вокзальная улица, по которой я проходила днем, не напрасно так называлась — здание железнодорожного вокзала находилось именно там. Пока пыталась принять решение, небеса, видимо, решив, что достаточно одарили жителей побережья хорошей погодой, расслабились и распустились не сильным, но холодным дождем. Подняв воротник, я вступила в дождь, в сторону вокзала. Свет фонарей из круглых матовых плафонов мягко струился, ломаясь на миллиарды светящихся капель. Мне до слез, до крика хотелось домой, прочь отсюда и как можно скорее. Доберусь до Гастингса и завтра же куплю билет в обратную сторону. Лучи фар скользнули по мокрой мостовой, какое-то авто проехало мимо, зашуршали тормоза… Неужели Раскин? Я обернулась, водитель давал задний ход, машина остановилась, стекло сползло вниз, и водитель, показавшийся в окне, спросил:

— Миссис… э-э-э… Сверева?

Глава 11. Ленинград. Корюшка

Город пропах свежими огурцами — на каждом углу продавали корюшку, по двадцать копеек за килограмм — шла майская путина этой мелкой ладожской рыбки, имеющей изумительный запах. Ася, не в силах устоять перед искушением, встала в очередь у лотка, что притулился на углу Большой Посадской. Трудность состояла не в отсутствии финансов — 20 копеек имелись в тощем кошельке — но корюшку отпускали только в тару покупателя, каковой у Аси не оказалось. Пришлось вырвать пару листов из лекций по строительству мостов и соорудить из них кулёк, куда говорливая продавщица и отвесила ароматный килограмм с хвостиком серебристо-прозрачных рыбок-малюток. Закинув сумку на плечо, Ася зажала в руках грозящий развалиться кулек и зашагала по разбитому тротуару, дурея от аромата огурцов, приступа голода и необходимости не запнуться и не уронить хрупкую ношу. Донести удалось чудом — добравшись до родной комнаты, плюхнула свёрток на стол под восторженный вопль Лёльки: «Корюшка!»

Ася отправилась отмывать сковородку, заброшенную и забытую с последнего ужина, а Лёля — искать подсолнечное масло, поскольку личные запасы такового закончились.

Серебристые рыбки таяли в кипящем масле, покрываясь румяной корочкой, аромат жарящейся корюшки наполнял кухню и коридор четвёртого этажа, вероятно, достигая и третьего. На запах пришли голодные и те, которых ждали и не ждали. Голодными оказались, разумеется, обитатели 512-й, которые и опустошили первую сковородку. Разогнав прожорливых сокурсников, Ася загрузила вторую, масло зашипело, стреляя брызгами от попавших в него капель воды.

— Какие у вас тут запахи! Всех угощаете или избранных? — раздался за спиной знакомый голос. Она вздрогнула, чуть не уронив ложку.

Этот голос — она хотела его слышать и не хотела. Прошло чуть больше недели с того вечера, недели, наполненной терзаниями, стыдом и отчаянием, расспросами свидетелей и попытками скрыть очевидную для всех историю, что Акулов подрался с пятикурсником Веселовым из-за неё, Аси; сомнениями и очередным желанием уехать далеко-далеко, желательно, в другую страну. Она ждала каких-то действий с его стороны, и в то же время боялась таковых — слишком неоднозначна была ситуация, в которую она попала из-за собственной глупости. Что подумал отвергнутый ею Лёня, обнаружив её в объятиях настойчивого Веселова? Объятиях, которые она вспоминала с ужасом и содроганием, с мыслью, что никогда больше и близко не подойдет ни к какому парню, чтобы более не испытать подобного. И если бы не Лёня, все могло бы закончиться намного хуже, просто невероятно плохо. Об этом даже думать не хотелось. В связи же с появлением Лёни на поле брани возникал иной вопрос — как и почему он оказался в комнате? Вывод напрашивался единственный и неповторимый — он пошел вслед за ней или за Веселовым. Почему он вошёл? Стоял под дверью и все слышал? Или не знал, что в комнате Веселов, и просто шёл к ней, увидев, что она покинула веселую компанию?

Тот, к кому были обращены эти безмолвные вопросы, сейчас стоял, подпирая косяк отсутствующей двери, и смотрел невозможно синими глазами, ожидая ответа, и, вероятно, вовсе не на заданный им вопрос. О драке ещё напоминала синева под глазом. Что он хотел, вот так глядя на Асю? Ждал благодарности или сатисфакции за проведенную дуэль? Хотел укорить за недостойный поступок? Ревновал? Или просто забавлялся её смущением и играл, как кот с мышью?

Кипя и плавясь от жаркой суматохи чувств, Ася взяла со стола тарелку и выложила шипящую в масле рыбу. Сполоснула сковороду, добавила масла, дождалась, пока оно нагреется и начала выкладывать следующую партию огурценосных, чувствуя, как тлеет ткань халатика, прожженная устремленным в спину взглядом. Хорошо, что надела именно этот, в сарафанном стиле, сшитый своими руками из симпатичной рубашечной ткани в крупную красную клетку.

Рыбки таяли и шипели, а Ася обернулась, встретилась с Леней глазами и вдруг обрела свободу… свободу действия. Вероятно, это называется уверенностью женщины, которая знает, что её желают — она возникает подспудно, не сообщая о себе заранее. Разумеется, Асе было не до психологических теорий, она просто воспарила, став легкомысленной пассией, вступив на опасную тропу, истоптанную до неё миллионами женских ног.

— Только избранным… — сказала она, глянув прямо в синие глаза, и задохнулась от ударившего в лицо горячего ветра. Откуда он взялся, этот ветер, здесь,