Ренессанс гибеллинов, как и Ренессанс гвельфов, представляет свой вариант синтеза латинских моральных философов и христианских доктрин в изложении локального иерарха.

Латинские мотивы, вплетенные в готику, в северной европейской живописи (у бургундцев или в Авиньоне) нечасты; угловатое готическое рисование далеко от античной пластики. На этом основании кажется легко развести Rinascimento Апеннинского полуострова и евангельские притчи искусства Северной Европы: Франции, Бургундии, Южной Германии. Однако латинский дискурс включен в обиход Авиньона и оттуда транслируется в Прованс и Бургундию; влияние латинских текстов на Северный Ренессанс столь же властно, как в Италии; иное дело, что источники трактованы иначе.

Прежде всего, упомянем Пьера Берсюира (Pierre Bersuire, Петруса Берхориуса) и его труды: «О внешнем облике и значении богов» и «Морализированный Овидий». Обе книги созданы при авиньонском дворе: Берсюир находится под покровительством вице-канцлера Папского Престола Пьера де Пре; Берсюир сближается в Авиньоне с Петраркой. В Париже Берсюир по заказу Иоанна II Доброго переводит «Декады» Тита Ливия – закончил перевод незадолго до вручения Иоанном II апанажа на Бургундию своему сыну Филиппу Смелому. Иными словами, Великое герцогство Бургундское – его взлет, расцвет, культура составляют ядро Северного Ренессанса – возникает с напутствием Тита Ливия, поучающего, как строить государство. Вряд ли у заказанного перевода иная цель: отец дает сыну в управление гигантский край и руководство, как сделать край цветущим. Ливия везде трактуют произвольно: сохранилась малая часть написанного также потому, что позиция автора – невнятная: можно читать по-разному. Ливий будто бы за республику, но за дидактическую республику, в которой следует подчиняться «добродетели» большинства, а большинство следует за лидером. Великое герцогство стало жертвой неумеренных амбиций сильной личности – в «Декадах» можно вычитать и этот рецепт.

Когда Пьер Берсюир составил для папского двора в Авиньоне сочинение о языческих богах, последнее также оставляло простор для толкований. Всякое языческое божество толкуется через христианскую символику.

Под Юпитером надо понимать благоволение или любовь (caritas), это ясно из девяти особенностей его изображений. У любви баранья голова, потому что баран aries от слова ar(i)es, которое есть добродетель, и т. д. (см. обширный перевод, выполненный Л. Н. Евдокимовой).

И тут же Берсюир предлагает несколько иных толкований: Юпитер может быть также и злым правителем, и эфиром, и своенравным королем; веер трактовок оставляет церкви или правителю любые возможности. Скажем, Петрарка в своих «Триумфах» создает образ Любви-Пантократора (то есть Петрарка следует трактовке Любви, которая, по Берсюиру, соединяет античного Юпитера и христианскую ипостась Святого Духа), но можно прочесть Юпитера как злого прелата, если требуется обличить соперника.

Одновременно с трактатом Берсюира, созданным в Авиньоне, в Италии появляется схожее сочинение: друг Петрарки, Джованни Боккаччо, пишет «Генеалогию языческих богов» (1350–1363). С малым риском ошибиться предположим, что идея Берсюира – толковать римские божества в христианской символической традиции – транслирована Петраркой Боккаччо.

Макиавелли пишет свое сочинение «Рассуждение о первой декаде Тита Ливия», руководство по строительству государства, лишь в 1513 г., через полтораста лет после перевода Берсюира, пишет как поучение пришедшей в упадок Флоренции, пишет уже тогда, когда Герцогства Бургундского не существует. Насколько уроки Макиавелли/Ливия пошли впрок Флоренции, можно судить по дальнейшей (плачевной) судьбе республики. Как и в чем Филипп Смелый Бургундский использует Тита Ливия, можно видеть по гибкой, не всегда благородной, но расчетливой политике Герцогства Бургундского.

От латинского влияния «Северному Ренессансу» деться некуда: причем речь даже не о Вергилии (к коему обращаются повсюду в связи с пророчеством Сивиллы о появлении Иисуса), но о трактовке Овидия – весьма отличной от того, как Овидий прочитан на Юге, в Италии.

Метаморфозы Овидия органично вплетаются в готический бестиарий, превращения живых существ в камни, животных в растения – встречаются с рыцарским эпосом Европы (укорененном в язычество Европы), и синтез Овидия с провансальским романом возникает сам собой (скажем, у Кретьена де Труа). Чосер использует сюжеты Овидия, скажем, в «Рассказе рыцаря» изложен фрагмент Овидия о Тезее, а его Батская ткачиха между прочим рассуждает и о Данте.

Вопрос не в том, однако, чтобы «gain nobility by race», но в том, что одно и то же происхождение формирует различные представления о благородстве. Античность Северной Европы, пришедшая не через неоплатоников, но через поучительный рыцарский роман и «Метаморфозы» Овидия, приспособленные под государственные нужды, отличается от флорентийской трактовки античности – один и тот же текст Ливия будет читаться по-разному. Л. Н. Евдокимова пишет следующее: «Некоторые из социальных полотен Берсюира включают политико-религиозные термины, которые использовались в полемике тех лет, в частности, Уильямом Оккамом. Так, в (…) аллегорическом толковании к басне об Ио и Юпитере используется словосочетание “jurisdictio temporalis”, “мирская власть”: чародеи или льстец Меркурий, говорит Берсюир, наделен “жезлом мирской власти или же чрезмерного превосходства”; прикасаясь им к прелату Августу и другим верховным повелителям, он обращает их в кровожадных преступников, лишает добрых намерении и ввергает в “смерть вечного проклятия”».

Над назидательным государственным сочинением «Ovidius moralizatus» Пьер Берсюир работал с начала 1320-х гг. двадцать лет подряд – до 1342 г. То, что было бы непредставимо в неоплатоническом диалоге правителей Флоренции, – в Авиньоне и в Бургундии происходит естественным образом: фривольный Овидий становится учебником общественной нравственности. Это не исключительный пример: в сочинении «Мораль сверх Овидиевых метаморфоз» Роберта Холкотта Юпитер интерпретирован как Христос, а Юнона как Дева Мария. Около 1331 г. Джон Ридволл издает сочинение, где Юнона интерпретирована как Memoria, Нептун – Intelligencia, Плутон – Providence. Томас Валлийский (Thomas Wallyes), доминиканец из Оксфорда, пишет «Нравственные объяснения Овидия» (Ovidiana Moraliter Explanata, Paris, 1509). Примеры, приведенные выше, показывают, как языческая фривольная притча становится основанием государственной дидактики. Трансформацию свободного, радостного Овидия в моральное поучение Рабле упоминает в первой книге «Гаргантюа»: «Гомер так же мало думал об аллегориях, как Овидий в своих “Метаморфозах” о христианских святынях, а между тем один пустоголовый монах, подхалим, каких мало, тщился доказать обратное, однако же другого такого дурака, который был бы ему, как говорится, под стать, не нашлось». Правды ради, и сам Рабле бойко ссылается на Плиния, на Тацита, на Вергилия и Галена – придавая цитате то значение, которое удобно ему в настоящий момент; и чаще прочих ссылается на итальянцев: «Гиптеромахия Полифила» цитируется постоянно – это сочинение того свойства, что реальность толкует как угодно гибко. Рабле ни в малейшей степени не ханжа; но в отличие от флорентийцев француз пользуется латинским источником произвольно, используя к случаю – и по какому угодно поводу. Томас Валлийский, находясь в Авиньоне, участвует в общих распрях, порожденных противостоянием империи и папства, в Авиньоне он заключен в тюрьму за излишнее рвение, проводит в узилище несколько месяцев, однако освобожден.