— Инга! — Виктор окликает меня из подъехавшей машины. — Садитесь, я сейчас закину вещи в багажник.

Я послушно усаживаюсь на пассажирское кресло, а Виктор поднимает одну из коробок. И оттуда раздается едва слышный треск.

Я шестым чувством понимаю, что это лопнула та самая фоторамка.

Будем считать, это знаком, что я поступаю верно.

Вытираю скатившуюся одинокую слезинку и, зажмурившись, захлопываю дверь.

Глава 33

Демон

— Зверь тогда получил по морде заслуженно. Он сам это признал, — холодно отзываюсь я.

Выплыв из дерьмовых воспоминаний, вижу, что сигарета почти истлела без моего участия, и делаю последнюю затяжку, Рэм метким пинком посылает мне пустую пивную банку, которая заменяет здесь пепельницу.

Стеклянные вещи у меня долго не живут.

Пепельницы гибнут раз в неделю.

— Да. И даже извинился. В конце концов, у нас у всех есть сестры, за базаром следить надо, — соглашается Рэм. — Но мне вообще не понравилось, что это все прозвучало. Что у трезвого на уме…

— Не врубаюсь, за каким ему это хером, вся эта канитель с подставой, — говорю, а у самого дергает внутри. — Да, он — айтишник, но сейчас, чтоб создать сайт, ума не надо. В интернете полно инструкций для любого дебила.

Я поворачиваю эту мысль и так, и эдак.

Мудаческие пятьдесят на пятьдесят. Или Зверь, или нет. Блядь, до последнего мозг сопротивляется, что эту грязь накидал кто-то из своих. Мы никогда не были Д’артаньяном и тремя мушкетерами. У каждого своего дерьма в загашнике до хрена. Ангелочков в нашей компании отродясь не водилось. Но мы с детства стояли друг за друга…

Сука… Я же взял и поверил, что Инга…

А теперь не хочу смотреть правде в глаза, получается?

Какой же я мудак.

Черная дыра засасывает меня, подсовывая мне под нос истину. Я просрал самое ценное, что у меня было, потому что я, блядь, не мог поверить, что мне досталось наконец что-то чистое, светлое… И я сделал выбор в пользу мрази, которая осталась где-то рядом и, как гиена, скалилась, видя, во что превратилась жизнь Инги и моя жизнь без нее.

Рэм сверлит меня взглядом.

— Этого не делала Инга, не делал ты и не делал я. Какие варики? Каримов, Зверев, Маська.

— Кравцова отпирается, говорит, не она. Ей врать тоже смысла нет. Она уже наговорила больше, чем достаточно. Я склонен ей верить.

— Маська — всегда была сукой, — спокойно признает Рэм. — Мне проще поверить, что это ее рук дело. И вообще все это как-то по бабьи.

Есть такое дело.

Исподтишка подосрать — неуважаемо. Есть претензии — давай разбираться. Это по-пацански.

А тут, блядь, тайны Мадридского двора.

— Разберемся. Больше я на слово никому не верю.

— Поедем? — с полуслова понимает меня Рэм.

— Прокатимся, — подтверждаю я. — Я в душ. Быстро. Выпить хочешь?

Он мотает головой:

— Я с дядей столько кофе выпил, что у меня сейчас изо всех щелей кофеин покапает, аж потряхивает.

— Ок. Выясни пока, где Зверь. Забейся.

Рэм достает мобилу, и я оставляю его стыковать беседу.

Свой телефон я предусмотрительно куда-то зашвырнул, потому что хрен меня удержишь от звонка Инге. Блядь, просто голос ее послушать. Только она трубку не возьмет, и я могу слететь с катушек и рвануть за ней, чтобы заставить говорить ее лично, а еще лучше стонать.

Только ее нежные хриплые стоны способны стереть, звучащие в голове рефреном слезные просьбы ее выслушать. Но мне нельзя к ней пока прикасаться своими грязными руками. Лапами бездушной скотины. Я должен заслужить право брать мою девочку.

Никакой ледяной душ не может затушить желание в закипающей крови, стоит мне представить подо мной Ингу. Монстр рвется наружу с диким криком: «Мое».

Нежное тело, розовые следы от моих губ на сливочной коже, бьющаяся венка на горле — все это заставляет меня дуреть, сгорать в своей похоти, круто замешанной на нежности.

Наваждение. Я пропадаю в Инге стоит мне только на нее посмотреть, мой бермудский треугольник. Прикоснувшись раз, я не могу остановиться.

Черные гладкие ведьмины волосы… Я представляю их, разметавшимися по подушке или струящимися по точеным плечам, кончиками, качающимися острых темных сосков.

Никакой разницы — живьем или в воображении.

Контроль летит к чертям, я хочу лишь одного присваивать ее. Меня скручивает в болезненной судороге, стоит представить ее с другим, что она не вернется. И кровь топит по венам с электрическим гулом.

Я без Инги сдохну. И нет во мне ни хуя благородства.

Блядь, прости, девочка. Я — не лучшее, что у тебя может быть, но другого не будет. Я не дам тебе шанса от меня отказаться.

И плевать, даже если это — Зверь, Кравцова или Каримов. Они заплатят за каждую твою слезинку, за каждую мою секунду без тебя.

Завернув вентиль, вытираю запотевшее зеркало.

Кругом зеркала, отражающие только меня. Без нее.

Где-то там на правом плече татуировка в виде крыла из Ингиных инициалов. Летящая латинская «W», где мастер выделил жирнее только половину, сделав «V», и «ING» под ней.

Я набил ее после нашей первой ночи. Я так ошалел, что был первым, что сутки не знал, как выплеснуть переполнявшие меня эмоции. Меня штормило и бросало из крайности в крайность. От жгучей ревности, что кто-то еще может позариться на мою девочку, до блаженного состояния любви ко всему миру и всепрощению. Я тогда даже с матерью поговорил по телефону.

Я ощущал себя крылатым.

Икар, блядь. Спаливший свои крылья.

Рэм — дебил, если думает, что вывести тату — равно избавиться от зависимости. Инга сидит у меня в печенках, подталкивая своим тонким пальчиком мое сердце, чтоб оно не забывало биться.

И сейчас меня ломает. Как ломало все полгода, даже когда отец промывал мне мозги. Только сейчас все изменилось.