– Ледяная? Вы шутите? Как это возможно?

– Все возможно, Максим Николаевич, и есть оружие, стреляющее такими пулями, правда, о нем мало кто знает. Вот из такого оружия было пробито колесо вашей машины. Этот человек – хороший стрелок. Он рассчитал не только траекторию полета пули, но и точно выполнил задачу, выбрав для выстрела единственно возможное место. Мы нашли точку, из которой произвели выстрел, – хотя он ее замаскировал, но не от наших приборов. Это мужчина, судя по размеру ноги и длине шага, ростом около метра девяносто, весом сто – сто десять килограммов. Судя по всему, среднего возраста. В общем, Максим Николаевич, я думаю, у вас неприятности.

Это Матвеев и сам уже понял. Конечно, неприятности. Кто бы сомневался.

Валерия выплыла из темноты прямо в утро. Она не поняла, как оказалась в больнице – то, что это больница, было очевидно – тупая боль в голове давала о себе знать, и Валерия нахмурилась, пытаясь вспомнить… Что? Что-то важное. В памяти всплыла измученная и продрогшая Ника, серый котенок, карабкающийся по джинсам мужчины, смеющийся Иркин голос – мам, теперь я тоже хочу котэ! – почему котэ, что это за слово такое? И все это совершенно не объясняет, как она оказалась здесь и почему так болит голова.

– Ну вот и отлично. – Семеныч заглядывает ей в лицо, проверяет зрачки. – Лера, ты меня узнаешь?

Валерии хочется сказать, что это весьма глупый вопрос, учитывая их давнее знакомство, – но язык сухой и не слушается, кивнуть немыслимо, и она опускает ресницы – да, мол, узнаю.

– Ну и отлично. Вита, напои-ка ее, но осторожно.

Медсестра вставляет Валерии в губы трубочку – вода, такая невыразимо вкусная, льется ей в рот, и она глотает ее с одной мыслью – еще! Только бы не закончилась! Но вода льется тихонько, и вскоре Лерка понимает, что уже может жить дальше.

– Как…

– Ирина? – Семеныч опускается на стул рядом с кроватью. – Вот, цветы тебе принесла, видала, какой букетище? Живет у Ники, вместе с Мареком растят кота, все в порядке.

– А Ника…

– Ника… – Семеныч на миг отводит глаза, но этого мига достаточно, чтобы Валерия поняла: что-то не так. – А что Ника, она, как всегда, ты ж ее знаешь.

– Не надо…

– Что – не надо? Давай, Лера, поспи. Ирка после обеда придет, а сейчас отдыхай. – Семеныч грузно поднимается. – Задала ты мне работенки, мать, прямо спасу от вас нет. Вот ведь народ у нас, нет, чтоб попадать в неприятности днем – так обязательно ночью надо, а врачу, значит, спать не положено, только и дела мне, что чинить ваши головы деревянные. Прямо папу Карло из меня сделали.

Валерия знала Семеныча давно и понимала – случилось что-то нехорошее, и он отвлекает ее, чтобы она не тревожилась, – но с ней-то эти дела не катят, ей надо знать правду.

– Семеныч, а ну говори!

Валерия понимала, что, если он сейчас уйдет, она не узнает, что произошло, а ей надо знать. В ином случае она никогда бы не позволила себе такого тона.

– Отдыхай. Все живы, все относительно здоровы, и если тебя порадует – я надеюсь, что порадует, – Евгения сидит в СИЗО. Ну чего таращишься? Сидит, вот прямо в своей шубе, да. Спи, Лера, после обеда придет Ирка, успеешь все узнать.

Валерия засыпает – и не засыпает, состояние на грани света и тени дает ей возможность не чувствовать боль. Главное, все живы. И она тоже жива. Но ведь что-то случилось с ней такое, что даже всесильный Семеныч говорит – задала ты мне работы, а это уже всерьез. Но она не помнит, что произошло.

– Не надо так нервничать, это тебе сейчас очень вредно.

Михаил сидит рядом и держит ее за руку. Ладонь его такая теплая и знакомая, что Валерия вдруг понимает, как она по нему скучала все эти годы, и вот он наконец вернулся – где только пропадал?

– Ты навсегда теперь?

– Нет, пора мне. – Михаил гладит ее щеки. – Ирка выросла, и у тебя все наладилось, а будет еще лучше. Так что мне, пожалуй, пора.

– Миша, не уходи…

– Малыш, я бы остался – но пора мне. Вот, заскочил попрощаться на минутку. Ты молодец у меня, Лерка, я всегда это знал.

– Миш…

– Я знаю, Лер. Я знаю. – Он снова сжал ее руку. – Мне жаль, правда. Вот так находишь женщину своей мечты и думаешь, что вместе с ней состаришься, а потом случается что-то, и ты уже не с ней, а ведь многое не успел ей сказать – все дела какие-то, суета, быт – и ты вроде забываешь, что это именно женщина твоей мечты, даже то, что любишь ее, подчас забываешь – а потом уж и шанса нет сказать. Спешим жить, Лерка, – и теряем что-то важное, ради чего, собственно, вся суета и затевается – любовь, привязанность, восторг обладания… Все кажется – есть дела поважнее, вот сейчас это сделаю, и то еще, а это и вовсе срочно, а собственно жизнь – потом, потом… А «потом» может и не оказаться, и самого важного можно не успеть сказать. Понимаешь, как это обидно? И не имеет значения работа – потому что, когда тебя нет, она остается и кто-то ее делает вместо тебя, а люди, которых ты любишь, – им тебя никто не заменит, они остаются, а ты не успел им сказать, как их любишь. Лерка, ты понимаешь?

– Да. Миш, останься со мной.

– Нет, малыш. Пора мне, я здесь подзадержался, честно говоря. Ну да теперь все хорошо у вас будет, вот посмотришь.

– Что – хорошо?

– А все. Ты спи, Лерка, скоро дочь придет, наговоришься еще.

Валерия пытается удержать его пальцы, но рука выскальзывает, а Валерия плывет на темных волнах, и непонятно, где берега, но ей надо к тому берегу, где Ирка. Ей надо остаться со своим ребенком, иначе дело плохо. Но почему она не помнит, что случилось? Надо вспомнить, по кусочку.

– Мам…

Валерия с трудом открыла глаза – вынырнула из темноты как раз там, где надо. Ирка – бледная, с отчаянными, испуганными глазами и с букетом розовых роз на длинных стеблях, ее родной ребенок. Все хорошо. Ничто не может быть плохо, когда она, дочь, рядом сидит, держит ее за руку… Михаил тоже так же ее держал, может, и это тоже сон? Но то, что Михаил не приснился ей, Валерия уверена. Он был здесь, она до сих пор помнит прикосновение его пальцев к своей щеке.

– Мам, ты как?

– Ничего, доча. Жива…

– Вот, мы цветов тебе…

«Мы»? Валерия только сейчас заметила, что у двери переминается с ноги на ногу высокий худой мужик, одетый в идеальный серый костюм, элегантность которого не скрывает даже застиранный больничный халат, измазанный зеленкой.

– Вы…

– Я – Александр Панфилов, друг и партнер Макса Матвеева. – Он подходит ближе, вдруг смутившись под взглядом Валерии, как школьник. – Мы сейчас у Ники живем все вместе, в свете происходящего это показалось нам разумным, и…

– Кто-нибудь мне объяснит, что произошло?

– Мам, ты только не волнуйся, ладно? Все уже хорошо…