эту прекрасную магию, продолжив свои дурацкие объяснения… – на одном дыхании проговорил он и резко замолчал, пряча взгляд. – Всю жизнь изучать искусство и не уметь объяснить такой простой вещи… как любовь.

Вера увидела, что его губы дрожат, он покраснел и так мило смущался. Она была тронута, но не потеряла почвы под ногами.

Вере уже однажды приходилось слышать слова любви от маньяка, который смотрел, как ее раздирают собаки, любил искусство и поэтому устраивал страшные перформансы в Лувре по ночам, и, кстати, тоже был богач.

– Никогда прежде ничего похожего не испытывал? И к Зое тоже? – рубанула Вера, собрав все силы, чтобы сохранить холодное выражение лица и не зажмуриться.

Она понимала, что может больно ранить Даниеля, но должна сделать это. Она поклялась, что больше не пойдет на поводу своих чувств и не наступит на те же грабли, она сильная женщина, психолог, профайлер, способный по полувзгляду определить любую ложь. А исполнив собственную клятву, она внутренне молила вселенную, чтобы Даниель все сделал правильно, чтобы его слова, эмоции, жесты и голос совпадали в вибрациях искренности. Она тоже питала к нему нечто большее, чем жалость, восторг, сочувствие и внезапно возникшую привязанность… То, что между ними вспыхнуло, могло оказаться настоящей любовью.

Уязвленный Даниель медленно поднялся. Он стоял, повесив голову и закусив губу, и долго молчал.

– Эта история с полотном Брейгеля… – проговорил он. – Она навсегда останется в наших сердцах: и Эмиля, и Зои, и моей… То, что тогда произошло… Зоя принимала транквилизаторы, у нее периодически случаются тяжелые эпизоды депрессии, иногда с галлюцинациями. Я не могу сейчас вот так взять и сказать, что между нами ничего не было… это будет предательством по отношению к ней. Было. Но лишь у нее в голове. А в ее голове целые миры, она такие книги по психологии искусства пишет… Ты почитай, она гений своей эпохи. И я ее по-своему люблю.

Он еще помолчал с минуту.

– Все. Сказал! Добавить… Не знаю, что еще можно добавить.

Сердце Веры растаяло, она испытала облегчение, увидев искренность в реакции Даниеля, и пожалела, что пришлось быть с ним жестокой ради дурацкой проверки на доверие. Она взяла в руки его безвольно свисающую ладонь и потянула к себе. Он опять опустился на колени, уткнувшись лбом в ее плечо.

– Если ты откажешься, я не буду обижаться. Я – странный и смирился с этим. Но никому еще не говорил того, что сказал тебе…

Это было так трогательно, что Вера больше не могла сдерживаться и, вновь расплакавшись, сказала ему «да».

Даниель отвел ее в свое скромное жилище – маленькая подсобка без окна, обшитая деревянными панелями, с большим надувным матрасом. Постель была убрана, матрас стоял голый, на полу разбросаны какие-то инструменты, скотч и клей «жидкие гвозди» в виде пистолета, ножницы. Бедолага склеивал дыры, которые понаделал его дядя в свой прошлый визит. Даниель быстро убрал инструменты в угол, заправил постель, уложил Веру, сказав, что сейчас принесет ей завтрак из кафе за углом.

Через двадцать минут они ели пышные круассаны с миндалем и шоколадом, запивая их кофе из огромных бумажных стаканчиков. Даниель откуда-то узнал, что Вера предпочитает большие порции капучино.

Теперь они стали не только напарниками в будущей битве за картины и свободу Эмиля, не просто любовниками – они были женихом и невестой. Даниель сделал из нескольких слоев скотча обручальные кольца, и они ими торжественно обменялись.

Оставалось разоблачить негодяев.

– Мы не можем приступить к каким-либо действиям, – проговорила Вера, – не назначив главного подозреваемого и не имея пары-тройки версий убийства твоего отца и похищения Тициана.

– К сожалению, мне придется признать… Ксавье мог организовать кражу картины. Увы, потому что он уже делал это, и не раз.

– Что? – вскричала Вера. – И ты молчал?

– Он мой брат…

– Рассказывай, как он крал картины. И вообще, он сказал, что полотно Бэнкси продано и аукциона не будет.

Даниель спрятал лицо в ладонях, протяжно вздохнув, как человек, бесконечно уставший от навалившихся на него невзгод.

– Я уже сам не знаю, что они там замышляют, – проговорил он.

– Как Ксавье крадет картины? – Вера собралась и принялась за решительный допрос.

– Не совсем крадет, точнее, это не открытая кража… – Даниель уронил локти на колени и сцепил пальцы. – Он договаривался с не особо честными людьми, которые по фальшивым документам якобы являлись хозяевами произведения искусства еще до Второй мировой войны. Рисунки Эгона Шиле, полотна Анри Дерена и Анри Руссо, скульптуры Бранкузи и Модильяни.

– То есть у которых отнимали имущество фашисты?

– Да. И поверь: людей, что лишились своих картин, скульптур, украшений, музыкальных инструментов, редких книг во Вторую мировую, – огромное множество, а еще больше тех, которые под этим предлогом пытаются завладеть чужим добром. Ксавье этим пользуется. На него работают не только лучшие профайлеры и системщики, кстати, из самого Сколково… Ты знаешь больше про эту долину гениев в России.

– Не думала, что она так популярна.

– На него работают и лучшие мошенники. Он не имеет права пользоваться имуществом, пока я узуфрукт. Он не мог тратить деньги отца, пока тот был жив. Поэтому Ксавье приходится зарабатывать нечестным путем.

– Но так открыто красть картину из собственной галереи… – начала Вера.

– Нет, так открыто он делает это впервые. Просто раньше ему было не на кого повесить ограбление такого масштаба. На месте Эмиля мог оказаться я. Он мог похитить картину Бэнкси и подставить меня. Возможно, он к этому и готовился. Ведь это он изо дня в день дразнил меня, что картина не разрезана, и, если ее обнародуют, Бэнкси сядет в лужу. Это он рассказал мне, что отец, узнав про замысел Бэнкси, устроил все так, чтобы рамы подменили. И я поверил. Я не мог не поверить. Я не мог бездействовать.

– Я заметила, что он большой мастер доставать.

– Он обиженный на мир. Тщеславный, недолюбленный. Всегда чувствовал себя вторым. Поэтому, едва узнав, что я виноват в смерти Шарля…

Даниель замолчал, опустив голову. Вера, увидев, как по щеке его скользнула слеза, отставила стаканчик с кофе на пол и потянулась обнять.

– Он не упускал случая напомнить, что я столкнул его с обрыва. Вера, – он поднял глаза, полные слез, – хуже всего, что я не помню, как это произошло. Это мучит меня до сих пор. И я умру, так и не узнав, виновен ли.

Вера крепче прижала его к себе. Память призвана служить защитным механизмом, но в случае с Даниелем что-то пошло не так. Порой мы забываем страшное, наслаиваем на правду вымысел, который