– А как насчет гончарки?

– М-м-м?

– Ты же хотела. Раскрасить турку.

– Разве студия не закрыта?

– Для тебя открою. Пойдем.

И какого-то черта я соглашаюсь. Едем к месту на Димкином мерсе. Пахнет кожей, его свежим парфюмом и мятной жвачкой. В окно сначала медленно стучит дождь. Капли крупные-крупные. Будто непогода слишком долго ждала, прежде чем обрушиться на наш город. А потом дождь стеной…

В окнах мастерской горит свет.

– Они до девяти работают, – поясняет Димка. Я чуть торможу, потому как меньше всего сейчас хочу кого-нибудь видеть. Или чтобы видели меня такой. Спасает то, что Дима – парень догадливый. Здоровается с администратором и сразу же провожает меня в отдельный небольшой зал, где уже даже свет выключили. Щелкает выключателем. Непосредственно трясет головой – мы успели намокнуть, пока добежали от машины к крыльцу. Димкины волосы напитались влагой. Зачарованно касаюсь его затылка.

– Что?

– Цвет волос у тебя красивый. Медь. Хоть в цветмет сдавай.

– Нет уж, не надо. Меня девочки любить перестанут, – смеется, ероша гриву. – Ты садись. Я сейчас полотенце принесу. Оботрешься.

На автопилоте промокаю лицо и шею. Простые действия отвлекают.

– Вот тут все необходимое. А турка… Посмотри, это, кажется, твоя?

Вдоль противоположной от окна стены располагается длинный стеллаж, на котором стоят заготовки. Там их полно. Как Димка нашел нужную – сложно представить. Сама я узнаю свою турку по небольшой выщерблине на ручке.

– В последний раз я орудовала кисточкой еще в школе.

– Это ничего. Главное – иметь твердую руку. С черчением-то у тебя все в порядке. Даже не отмазывайся. Я видел твои наброски.

Вытягиваю руку над столом. Пальцы мелко дрожат. Я хмыкаю и сжимаю ладонь в кулак. Не знаю, заметил ли Димка. Да и все равно. С ним я никогда и ничего из себя не строила. Сейчас, наверное, поздно начинать.

– А что рисовать?

– Что хочешь. Народ узоры всякие малюет. Хочешь глянуть готовые работы?

Прямо сейчас я хочу умереть. Но работы – так работы. Зачем-то же я сюда приперлась?

Теплые Димкины пальцы смыкаются на моем запястье. Послушно плетусь за ним. Работы профессионалов среди десятков других выделяются сразу. Закусив щеку, склоняюсь над полкой и пристально вглядываюсь в чужие шедевры.

– Ну что? Вдохновилась?

Не успев ответить, отвлекаюсь на зазвонивший вдруг телефон. На китайца мне только один человек позвонить может. Синхронно оборачиваемся к небрежно брошенной на стул сумочке – источнику звука. Сердце вхолостую заходится. Глубоко вздохнув, подхожу к столу. Достаю смартфон, пишу «никогда больше мне не звони», дожидаюсь, когда он прочитает, а потом кладу его на столешницу и…

– Тут случайно нет молотка?

Сохраняя на лице покер-фейс, Дима куда-то уходит и возвращается с увесистым немного нестандартного вида молотом.

– Прошу. Ни в чем себе не отказывай.

Я вкладываю в удар всю ярость, что во мне есть. Бью. Экран со смачным хрустом идет трещинами. Мало! Заношу молоток еще раз. И снова. И снова… Слезы просачиваются сквозь ментальную заслонку и текут по лицу, точно как дождь по окнам.

– Ты как?

– Отлично, – шмыгаю носом. – Давай перейдем к делу.

Димка пялится на меня с опаской, как на какого-то диковинного зверя, когда мы рассаживаемся друг напротив друга и берем кисточки. У Димки на запястье повязка.

– Тоже хотел выпилиться?

Дима закатывает глаза, а потом еще и пальцем у виска крутит.

– Не, это я в теннис играл. Потянул немного.

– Не знала, что ты занимаешься теннисом.

– Ты много чего обо мне не знаешь. Но это поправимо, – заявляет нагло. – Вот так лучше держи. Смотри, какими четкими выходят точки.

Занятие увлекает. Я поневоле переключаюсь. Не знаю, что больше завораживает – проступающий все отчетливее узор или неспешные движения Диминых красивых рук.

– Ты случайно не играешь на пианино?

– Случайно играю, – смеется, а я смотрю… смотрю… – Что?

– Да ничего. Хороший ты… Все у тебя будет.

– У тебя тоже, – убежденно заявляет Димка. – Это все херня, – кивает на разбитый в хлам телефон.

Во мне такой веры нет. Но я не берусь с Димкой спорить. Зачем? Он мне нравится в этой своей детской уверенности в том, что все будет непременно хорошо. Может, только благодаря этой его вере я сама еще как-то держусь. Все же вовремя он оказался рядом. После всего – это лучшее из того, что вообще могло со мною произойти.

– Может быть, – вру и болезненно морщусь. От долгого сидения в одной позе здорово затекла спина. Димка встает с табуретки и тянет руки, как если бы хотел размять мои плечи. Но я пугливо дергаюсь – чужие касания невыносимы. В сторону летит банка с кисточками. Толкает стакан с водой, та хлюпает на стол… С ужасом смотрю на образовавшееся безобразие.

– Прости, пожалуйста. Я сейчас уберу, – начинаю бестолково метаться. От слез перед глазами плывет. Он все же обнимает меня. Прижимает к твердой груди и принимается укачивать как ребенка.

– Я устала. Я так устала…

– Пойдем, полежишь. Здесь у деда диванчик имеется.

Как я там оказываюсь – не знаю. В памяти это время стерто. Просыпаюсь под утро. И первое время вообще не могу понять, где я. События минувшего дня возвращаются толчком. Сдувают обрывки сна.

Димка тоже спит в неудобном кресле. А мне из этой комнаты, которая, очевидно, является кабинетом Ладо, уже слышны посторонние голоса.

– Дим… – пищу.

– М-м-м? – сонно тянет он.

– Там кто-то есть. Господи… Да вставай же! Еще подумают, что мы…

– Ого! Доброе утро, – прерывает мой бессвязный лепет хозяин мастерской собственной персоной.

– Здравствуйте, Ладо. Мы тут засиделись, и вот… – лепечу, смутившись.

– Да бога ради! – усмехается грузин. – Внук, чего глазами хлопаешь? Свари девушке кофе.

Я пищу, что мне ничего не надо, но с таким же успехом я могла велеть солнцу погаснуть. Через каких-то десять минут, умытая и причёсанная, сижу за столом с кружкой кофе и пышущим жаром хачапури. Кусок в горло не лезет. Но когда тебя так радушно принимают, грех отказываться от угощения. Раскланяться удается лишь час спустя.

– Господи, как неловко! Он, наверное, самое худшее подумал.

– Например?

– Ты знаешь! – фыркаю.

– Что мы переспали? Тоже мне – худшее.

– Да ну