Я сдал помдежу несчастного и всё еще продолжавшего нервно трепетать, гражданина Вязовскина. После чего устремился к кабинету начальника райотдела.

Дергачев встретил меня без радости и без воодушевления. Он был заметно напряжен и встревожен, но умело скрывал свою нервозность под маской суровости.

— Присаживайся! — указал он на ближайший к себе стул, — Ты говоришь, что всё у тебя идёт по плану? — пытаясь казаться равнодушным, поинтересовался он.

— Так точно, товарищ полковник! — не отходя далеко от образа преданного недоросля-солдафона, ответил я, — Материалы дела готовы для передачи в прокуратуру. Это, во-первых! Во-вторых, считаю целесообразным немедленно принять меры к задержанию майора милиции Никитина Бориса Евгеньевича, как вы вчера и собирались сделать, Василий Петрович.

Дергачев смотрел, слушал, но ничего не предпринимал и рука его к телефону не тянулась. Поубавилось у него решимости со вчерашнего дня. Ему, как мне показалось, чертовски хотелось самоустранениться от скандальных и болезненных процессов, слишком далеко выходящих за границы его Октябрьского РОВД. А еще было сильно заметно, что ему хотелось душевного покоя. Которого в очередной раз его лишал неуёмный пацан с лейтенантскими погонами. Но при всём при этом подполковник был мужиком умным и малодушной минутной слабости он не поддался. Свою массивную медвежью башку в пыльный песок он, как страус, не засунул.

— Ты уверен, лейтенант, что у тебя хватит достаточных и неоспоримых оснований, чтобы в полный рост залупиться на горУВД? — невыразительным голосом, но очень заинтересованно и напряженно спросил он, — Корнеев, ты же не хуже меня знаешь, что сейчас ты не только на Никитина хвост поднимаешь, ты еще и на руководителя ОБХСС замахиваешься! И на начальника УВД, который стоит за ним.

Задавая мне этот вопрос, подполковник смотрел на меня не только с усталым раздражением. Но и с надеждой, скрыть которую ему никак не удавалось.

Это означало, что какой-никакой авторитет я в его глазах за последнее время начал приобретать.

— Знаю, Василий Петрович! — без малейшего сомнения в голосе, заверил я начальника РОВД, — И основания для привлечения майора Никитина в качестве обвиняемого у меня есть. Равно, как и для его задержания или объявления в розыск. Здесь прямые показания сообщников на него! — положил я перед подполковником корки с материалами уголовного дела. — А внизу в камере сидит один из его подельников, можете сами ему задать свои вопросы, — вывалил я завершающий аргумент, ради которого пришлось притормозить в клетке несчастного потомка вечногонимого народа.

Как и большинство оперов, нудному изучению протоколов подполковник Дергачев предпочел живое общение с жуликом. Встрепенувшийся и повеселевший подпол через селектор дал команду в дежурку и уже минут через пять, в кабинет ввели Алексея Мордухаевича Вязовскина.

Алёша ничего хорошего от судьбы уже не ждал и лишь затравленно озирался по сторонам потухшими глазами. Оживился он только после того, как увидел меня, вольно расположившегося на стуле неподалёку от крупного мужика солидной наружности и с большими звёздами на погонах. Сообразив, что не всё еще потеряно, кладовщик с задатками литературного критика, взял себя в руки и чуток приосанился.

— Гражданин Вязовскин! — поторопился я сразу расставить приоритеты, — Товарищ подполковник хочет задать вам уточняющие вопросы, касающиеся уголовного дела, по которому вы проходите и по которому вы ранее давали показания. Вы готовы?

Алексей Мордухаевич, давно уже отвыкший от столь уважительного обращения с моей стороны, рта открыть не решился. Но кивком своей нечесаной головы дал понять, что готов на конструктивное сотрудничество с внутренними органами страны советов.

Дергачев мытарил Алёшу не менее получаса. Он тянул из него жилы со всем оперским прилежанием. Делая заходы по одному и тому же вопросу с разных углов.

Кладовщика-литератора можно было не любить за многое. Но в длинный список его недостатков тупость и слабоумие не входили. Недаром мы с ним вслух зачитывали и заучивали изложенные мной в его протоколе показания.

Погрешности в его ответах, если и были, то не критическими. Я отслеживал реакцию подполковника и с удовлетворением отмечал, как его рубленное рабочее-крестьянское и, не побоюсь этого слова, милицейское лицо разглаживается.

Повернувшись вполоборота ко мне, Дергачев качнул головой, давая понять, что услышал всё, что его интересовало. И, что дальнейшего интереса приведённый юноша с бледным лицом и печальными глазами, его больше не интересует.

— Выйди в коридор! — повелел я Алексею, но потом вспомнил, что в приёмной его ждет бдительный помдеж.

Пришлось встать из-за стола и самолично проводить жулика. Попутно отпустив конвоира в дежурку. Потом я вернулся в кабинет подпола.

— Не поменяет он свои показания в прокуратуре? — задал мне вопрос, подпитавшийся оптимизмом Василий Петрович, — Они сейчас, как наскипидаренные, всех задержанных и свидетелей раскатывать будут, чтобы понять, на какой блудняк их подписали. Крайними в этой помойке никто быть не захочет.

— Не поменяет! — уверенно успокоил я шефа, очень желая, чтобы моя уверенность оказалась пророческой, — И второй, который за мной в ИВС сейчас сидит, тоже крепко заинтересован и жопой крутить не будет! Он, кстати, у них теперь самый главный после смерти Водовозова.

— Ну-ну! — изобразил на лице начальственный скепсис Дергачев, тем самым давая понять, что вся ответственность за правильное поведение злодеев лежит теперь на мне, — Ты действительно считаешь, что имеет смысл продемонстрировать излишнее рвение и надо послать оперов за Никитиным?

Я не без мальчишеской гордости отметил, что прозвучавший вопрос риторическим не является. И, что интерес подполковника к моему ответу нешуточный.

— Считаю, Василий Петрович! — твёрдо ответил я, — И следует это сделать как можно быстрее, потому что я сейчас пойду докладывать дело Данилину, а от него поеду в прокуратуру. А это, сами понимаете, веерные утечки во все стороны! Хуже всего будет, если генерал Данков узнает про Никитина не от вас, а со стороны. Да еще в неудобной для вас версии! Звоните ему прямо сейчас, товарищ полковник!

Дергачев, державший сложенные, как у школьника, руки на столе, еще больше навалился на них грудью и задумался. Потом какое-то время он потратил на изучение моей физиономии.

— Ладно! –задумчиво пожевав губами, решился он, — Ты иди, Корнеев, занимайся своим делом, а я кое-что обдумаю и генерала пока наберу! — приняв решение и расслабившись, откинулся он на спинку кресла.

Ощутив себя мавром, который сделал всё, что ему полагалось, я поднялся и без лишних слов пошел на выход выполнять указание товарища подполковника.

— Погоди, Сергей! — тормознул меня Дергачев, — С майором как дела обстоят? Не отловят его раньше времени? — решился на нехороший, но очень актуальный вопрос Василий Петрович.

— Никитин не дурак, товарищ подполковник! — остановившись и развернувшись, обдумывая каждое слово, начал неторопливо отвечать я, — Исходя из этого обстоятельства, имею основания полагать, что в ближайшее время он не наделает глупостей. И позже, если будет следовать моим рекомендациям, года два-три побегает.

— Ну-ну! — повторился прежним неопределённым междометием начальник Октябрьского РОВД, — Твои слова, лейтенант, да богу в уши! Ладно, ступай, у тебя забот по самый воротник! Докладывай мне каждый час! На вот тебе прямой номер!

Черканув шесть цифр на белом бумажном квадратике, подпол протянул его мне.

Забрав бумажку, которая, не будучи гербовой, однако, отныне подтверждала мой новый статус в райотдельской иерархии, я понимающе кивнул шефу. Потом молча и с достоинством, выше лейтенантского, удалился из берлоги главного хищника Октябрьского РОВД.

Вопрос Дергачева относительно конспиративных навыков «колбасника» Никитина меня и самого тревожил. Вчера, после краткого разведопроса на эту тему, я к собственному неудовольствию убедился, что, если и изучал Борис Евгеньевич когда-то оперативно-розыскную деятельность, то было это очень давно и очень поверхностно. Имея такие скудные навыки, долго он с нашей системой МВД в прятки не поиграет. Не торопясь обложат, зафлажкуют и спеленают за месяц-другой. А то и раньше.

Чтобы провести майору минимальный ликбез относительно прыжков по пересеченной местности, вчера я задержался в опостылевшем гараже на два с половиной часа.

Надежду вселяло лишь то, что сообразительности и здравомыслия Никитину было не занимать. Он даже порывался конспектировать мою лекцию с изложением самых необходимых прикладных истин. Но, нарвавшись на мою непечатною, хоть и устную реакцию, прекратил фиксацию засекреченных знаний. Потом, по моему настоятельному требованию он вышел и отпустил на свободный выпас свою любимую. Такую, непозволительно яркую, в его положении женщину.

— Нет, машину ты назад не получишь! — удивляясь бэховской инфантильности, жестко отбрил я Никитина, — Мало того, что она пижонского пожарного