Только деньги и портфель с трусами, носками, зубной щеткой, и бритвой. Денег при тебе должно быть не больше сотни рублей и это важно! — повысил я голос, заметив, как недовольно встрепенулся «колбасный» майор.

— Тебе и этих много будет! — успокоил я без пяти минут нелегала, — Дензнаки не понадобятся, потому что жить ты будешь за счет родного государства. Без рыжих баб и прочих расслабляющих коммуниста излишеств. Но зато на всём готовом. Недолго, всего года полтора. Но лучше, два! За это время всех твоих подельников успеют осудить, рассадить по лагерям, а кого-то даже расстрелять. Так, что, не меньше двух лет консервации!

— Ты хочешь сказать, Корнеев, что мне придётся сесть на два года? — зло сощурившись, сквозь зубы прошипел мне в лицо Никитин, — Да какого хера, лейтенант⁈ — неожиданно взвизгнул он подобно кондукторше в трамвае, которую пьяный пассажир ущипнул за левую грудь. Вместо того, чтобы отдать ей три копейки за проезд. — Зачем⁈ Какой смысл мне прятаться от тюрьмы в тюрьме? Для чего тогда мне вообще уходить в бега?

Я уже на самом деле начал уставать от непроходимой тупости этого, вроде бы далеко неглупого номенклатурного руководителя из городского УВД. Одновременно и в очередной раз удивляясь, как так получается, что высокие и ответственные должности в МВД достаются таким вот никитиным.

— Прятаться ты будешь не в тюрьме, а в лагере, куда тебя этапируют после суда, — решил я всё-таки довести начатый инструктаж до конца, — И не от тюрьмы ты будешь там скрываться, а от расстрельного приговора! Заслуженного, заметь, расстрельного приговора! И как-то по-другому, боюсь, у тебя не получится. Не тот ты человек, гражданин Никитин, чтобы у тебя были какие-то шансы переиграть сыскную систему этого государства! Обокрасть родину, это да, это ты можешь, а вот спрятаться от неё у тебя ни ума, ни навыков не хватит!

— А так, как ты говоришь, у меня получится? — уже без злобы и иных неправильных сейчас эмоций, хмуро поинтересовался протеже товарища Копылова, — Как я туда попаду, в этот твой лагерь? Приду к воротам и попрошу, чтобы меня на два года посадили? Без вины и приговора?

Вот, что значит, быть элитой министерства внутренних дел! Дослужившись до старшего офицера и высокой руководящей должности, он не удосужился постичь элементарных азов оперативно-розыскной деятельности.

— С приговором! — как смог, утешил я Никитина, — Сегодня или завтра ты уедешь в какую-нибудь соседнюю область и совершишь там кражу. Но обязательно, чтобы ущерб был от трёхсот рублей. Дорогой костюм, например. Или шапку норковую. И сразу же попадёшься, не выходя из магазина.

— А, если мне условный срок дадут? — начал съезжать с темы майор, явно не желая селиться за колючую проволоку и поступать на малокалорийное казённое довольствие, — Тут пятьдесят на пятьдесят. Могут дать исправительно-трудовые работы. И какой тогда смысл?

— Не волнуйся, тебя посадят! — успокоил я «колбасника», — Во-первых, ты иногородний и, стало быть, ни прописки, ни постоянного места жительства там иметь не будешь. Это уже само по себе никакой подписки не предусматривает. А, во-вторых, когда обворованные тобой магазинщицы тебя разоблачат и вызовут милицию, ты кого-нибудь из приехавших ментов толкни. Чтобы шага на два отлетел! И погон оторви с рубахи. Чтобы тянуло на сопротивление, а не на неповиновение. Уверяю тебя, майор, получишь ровно два года! Ты только во вкус там не войди и не причини коллегам телесных повреждений. Просто толкни мента и оторви погон с его рубашки.

Расстроенный невесёлыми застеночными перспективами майор, смотрел на меня, до последнего надеясь, что всё, что я сейчас наговорил, это есть моя неудачная шутка. Что через секунду я загогочу, хлопая себя ладонями по ляжкам. И озвучу настоящий план его спасения. С пребыванием означенных двух лет не на южном берегу моря Лаптевых, а где-нибудь на курортах Северного Кавказа. Или, в самом крайнем случае, в какой-нибудь крымской Алупке. С местными конопатыми красотками и таким же местным дешевым вином.

— Послушай меня, Борис Евгеньевич, и сделай так, как я тебе говорю! — с жаром стал я увещевать обэхээсника, — Если ты выполнишь мои рекомендации, то жизнь свою сохранишь и надолго не сядешь! Пока тебя будут, высунув языки, по всей стране разыскивать, ты спокойно будешь шить рукавицы. Но ни в коем случае, не выбиваясь в передовики. Чтобы, не дай бог, на УДО не выйти раньше времени. А через пару лет, когда все твои сотоварищи получат своё и про тебя никто уже не будет вспоминать, ты тихо выйдешь на свободу. И, что характерно, живой, здоровый, и весь в белом!

После озвученного варианта, я принципиально не стал уговаривать и убеждать товарища Никитина в целесообразности его воплощения. Не захочет последовать моему совету, пусть живёт своим умом. Знамо дело, что в таком случае его отловят гораздо раньше, чем через два года. Но всё равно, случится это никак не завтра.

Как ни цеплялся за меня «колбасник», но отвязаться мне от него всё же удалось. Не полагаясь на «авось», я, поглядывая назад и по сторонам, добрался до машины. Поразмышляв о происходящих событиях, но, не имея пока что на руках определённых результатов, я решил не ехать на доклад к Копылову. Вместо этого я принял решение пораньше попасть домой. Очень хотелось есть. А необязательность присутствовать на вечерней оперативке позволяла мне это плотское желание удовлетворить без промедления.

Звонком я пользоваться не стал, а достав из кармана связку, открыл дверь своим ключом. Вдалеке, за углом коридора со стороны кухни доносился какой-то оживлённый гомон.

Я уже разулся и нащупывал ногой правый тапок, когда в коридоре появилась трудноузнаваемая Елизавета. Некогда привлекательной своим юным овалом мордашки не было. На её месте красным блином и смесью слёз, и соплей блистала незнакомая мне физиономия королевы Монголии. Как бы ни были узки, заплывшие от рыданий глаза двигавшейся в мою сторону урюпчанки, меня она заметила и опознала.

— Ты! Ты!! — остановившись, не дойдя до меня трёх шагов, расстроенная и возмущенная Лизавета, сжав свои кулачки, затеялась притоптывать ногой, — Какой же ты гад! — в полный голос и безапелляционно выкрикнула она, не обращая внимания на обильные выделения из носа и глаз.

Будучи слегка заинтригованным таким нетипичным поведением, обычно доброжелательной по отношению ко мне Лизы, я попытался сформулировать вопрос по существу происходящего. Однако нужда в каких-либо вопросах отпала. Причем сразу же, как только из-за того же угла со стороны кухни появились еще две особы. Обе они были мне хорошо знакомы.

И, если одна из них особенно чувствительного отклика в моей израненной душе не вызвала, то вторая обрекла меня своим присутствием и внешним видом на сразу же вспыхнувшие морально-нравственные терзания.

— Здравствуй, Серёжа! — поглаживая еще не критически большой, но уже хорошо заметный живот, поздоровалась со мной Эльвира, — Вот, приехала ненадолго по своим служебным и личным делам. Решила зайти повидаться. Серёжа, а ты чего на меня смотришь, будто привидение увидел? Не рад?

Был бы я мальцом двадцати с небольшим годов, тогда я бы точно, купился бы на эту нехитрую провокацию. И в следующую секунду уже сбивчиво доказывал бы, как сильно я рад. И как безудержно тосковал всё это время. Однако, юным парубком я был только внешне. Поэтому я придержал язык и шагнув к Эльвире, без затей, но очень бережно, обнял её, слегка притянув к себе.

Клюйко вырываться и не подумала. Напротив, она тоже обхватила меня и уткнулась носом куда-то между моим ухом, и воротником рубашки.

Подвывания и шмыганье носом за моей спиной перешли в более тоскливую тональность. А стоящая в двух шагах и прямо перед моими глазами Пана, поджав губы, покачивала головой, теребя в руках полу передника. Смотрела она на меня без укора, но и без жалости. Не скрою, последнее меня огорчило. Н-да…

Глава 19

— Богато живёшь, Серёжа! — с неторопливой осторожностью усевшись на пассажирское сиденье и покрутив головой, оглядела салон никитинской «шестёрки» Эльвира.

Клюйко сейчас сильно отличалась от той, которой она была до своего отъезда в Москву. Теперь движения её были округло-плавными, а передвигалась она так, словно несла в себе изящную и очень хрупкую хрустальную вазу. С чрезвычайной бережностью и ни в коем случае не желая её повредить. У меня сложилось стойкое ощущение того, что важняк Генеральной прокуратуры СССР Эльвира Клюйко кардинально пересмотрела свои взгляды на жизнь и на окружающую её реальность. Отодвинув на второй или даже на третий план свой профессиональный азарт и присущие ей прежде карьерные амбиции.

— Заметь, душа моя, это я еще