Однако главный кошмар ждал в самом конце.

Повернув налево, мы мимоходом зашли в небольшую комнату без окон и тут мне точно ударили по голове чем-то тяжелым, в глазах померкло: вдоль обнаженной кирпичной стены, прибитые железными скобами, висели шестеро скелетов в обтерханных лохмотьях. Почти у всех переломаны ребра, конечности, выбиты зубы — зверски замучили «Мусорщики».

«…А брата с собой утащили…»

Сей же час всплыли в уме слова Дина, и меня, пораженного, выжатого до капли, бросило на грязный поломанный деревянный ящик возле дверного проема. Но страшнее было — это смотреть на напарника. Тот, как живой мертвец, покинув тесную могилу, громко шаркая по полу, усыпанному камнями, шел к скелетам, не видел перед собой ничего. В остывших глазах, напоминающих скорее кубики льда, иссяк всякий блеск, ушла вся жизнь.

«Его и еще пятерых людей…»

— Да как же… — промолвил я, толком не осознавая: прозвучали мои слова или же застряли в горле? — Как же так… как?..

«Одному богу теперь известно, что с ними… одному богу…»

Подойдя к самому последнему скелету в обшмыганной зимней куртке с оторванными рукавами, Дин медленно, будто напоказ, стянул капюшон, положил ружье, припал к ногам и во весь голос, содрогая стены коридора, страшно завыл, зарыдал. И плач этот такой иступленный, пылкий и раскатистый был, что в моих венах перестала течь кровь, в одночасье закрылась за льдинами.

— Оливер!.. Оливер… братишка… — покачиваясь, без устали повторял он, захлебывался слезами, — братишка… родной… Оливер…

Не в силах больше видеть нечеловеческие страдания напарника, я снял капюшон, уткнулся затылком в холодную стену, закрыл ладонями рот и не моргающими глазами посмотрел на измалеванный разводами потолок, совсем не замечая, как по щекам катятся теплые обжигающие слезы.

В этот момент снизу донеслось грузное топанье, захлопнулись ворота — за нами пришли…

Самое страшное горе — то, что приходит в дом без стука…

Среда, 20 мая 2015 года

Ужасен конец весны в Истлевших Землях, немало бед он приносит с собой. Еще по-зимнему тусклое, застывшее небо всего за несколько дней наливается яростным гранатовым сиянием, пышет жаром, пускает по своему необъятному морю грозные корабли кроваво-черных туч. Разморенные резво накаляющимся с каждым часом апельсиново-медным солнцем, обласканные теплыми восточными ветрами, они все же прорываются, словно загрубевшие нарывы, и выбрасывают вниз несметные потоки зеленой пахучей кислоты — настоящей погибели для всего живого вокруг. Бывает так, что в самом разгаре ливня где-то вдали оттрубит гром, рассыплется раскатами, и тогда окрестности вязнут в непроглядном мраке, озаряющемся одной лишь белизной ветвистых молний. Свинцовые капли взбивают примятые льдами увядшие травы, по-новому жгут деревья, разъедают машины, развалины, отравляют бесплодную почву, безжизненные пруды, реки. Дождь прогоняет из лесов животных, обжигает, губит своими тлетворными парами, толкает на безрассудство. Ищущие спасения звери нередко залезают в уже затопленные ядом берлоги и норы, залитые подвалы, выходят к людям, нападают на жилища. Когда же ненастье, наконец, стихает, а кромешная темнота рассеивается, около суток держится на слуху неимоверный треск, как от пожара, гул бурлящих зеленых луж и стойкий звон загадочного безмолвия, не прерывающегося почему-то ни криками ворон, ни даже выстрелами человеческих ружей.

Семья Флетчеров — немногие из тех, кто по-своему научился противостоять разрушительной стихии, хозяйничающей вплоть до поздней осени. Чтобы однажды не остаться без крыши над головой, каждый раз, когда прекращался кислотный дождь, в спешке меняли жестяные листы на кровле дома и сарая, накрывали остатками линолеума, целлофана, заделывали проеденные дыры в стенах, засыпали песком дымящуюся грязь, тщательно отмывали толстую стальную пластину, наглухо закупоривающую скважину, проверяли теплицу, окна. Однако рано или поздно материалы заканчивались, и Курт вместе с Дином был вынужден отправляться на утомительные поиски, опять ходить по покинутым домам и складам, рассчитывая разыскать хоть что-нибудь годное, не успевшее раствориться в смертоносной жиже. А жена, отныне до дрожи боящаяся оставаться одна с ребенком, считала минуты и оглядывалась на дверь, с нетерпением дожидаясь возвращения своих мужчин. И хотя на исклеванные костоглотами останки грабителей, заявившихся прошлым мартом, муж наткнулся около пруда еще на шестой день после прибытия из призрачного города, положить конец страхам супруги так и не смог — слишком сильно въелся в память пережитый шок.

Но помимо весенних ливней, несущих смерть любому, кого успеют застичь в пустошах, существовала и другая невзгода, крайне редко приходящая вслед за ними, — повальный голод, обычно не объявляющийся по два-три года. Обожженные туши хищников, завалившие дороги, канавы и овраги, не растаскивались падальщиками, какие на дух не переносили резкий запах кислятины, медленно гнили, возбуждали болезни. Охотники, лишившиеся своего ремесла, падали замертво от истощения. Собиратели, не имеющие возможности лазить по зданиям, залитым кислотой, дичали, отлавливали одиночек, опускались до людоедства. Перед угрозой полного вымирания, ранее непримиримые враги — простые путники, бандиты и мародеры — объединялись в мелкие шайки, грабили направляющиеся в Грим караваны, разоряли селения. Некоторые фракции разрывали перемирие с городом-богачом, шли на него войной, надеясь отбить склады с продовольствием. Общее бедствие приводило в Истлевшие Земли иноземцев из далеких малоизвестных краев, обездоленных и лишившихся всего людей, стариков, семьи с маленькими детьми, калек — все стекались сюда нескончаемыми вереницами, уповая на пристанище, на хотя бы крошечный шанс быть накормленными и напоенными. Но здесь их ждало только сплошное несчастье.

Надвигалось темное время.

Тихий плач дочери, точно колокольный звон, выкинул Джин из сна, обратно вернул в пугающую явь. На улице светлело, стелился по земле седой туман, краснело небо. Рядом, лежа на животе, похрапывал Курт, слюнявил подушку, о чем-то бредил, нервически дрыгал ногой. И вроде бы ей удалось залечить пулевое ранение, полученное в Ридасе год назад, окончательно избавить мужа от судороги и кошмаров все же не получилось — те все равно возвращались по нескольку раз в месяц, приходили ночами.

Осторожно погладив Курта по спине, искрещенной чудовищными белесыми шрамами, Джин поцеловала твердое, как гранит, плечо с черной армейской татуировкой, по-матерински укрыла одеялом, оделась и встала с постели, с любовью думая:

«Спи, милый, спи. Я скоро вернусь. Спи…»

И — кошкой на кухню. По потертому полу, отполированному обувью, бегали мелкие соринки, колыхались тени. Из-под двери с нерадостным уханьем струился сквознячок. С отмытого противогаза и длинного черного противокислотного плаща на вешалке пахло хлоркой, скипидаром, болотом.

Приоткрыла дверь в комнату Клер, вошла. Дочка в красивой синенькой пижаме, купленной Куртом в Гриме, отвернувшись к стенке, урывками вздыхала, шмыгала, обняв себя за плечи.