в стороне от основных групп отдыхающих. Отец тут же собрал переносной мангал, мать занялась насаживанием мяса на шампуры, лично я вел неусыпное наблюдение за малышней, ну а Вилли, пока наши жены премило болтали, успел притащить для Милки лежак, установить над ним огромный солнечный зонт и после этого только и делал, что уговаривал ее занять это место и уйти с открытого солнца.

— Ой, Мила, чувствую, неспроста твой благоверный о тебе так печется! — прыснула Ленуська. — Может быть, поделишься сокровенной тайной?

— Потом, потом… — покраснела сестренка.

Я пристально осмотрел ее фигуру. Нет, все вроде как обычно… Признаков ближайшего пополнения в потомстве Штаммов заметно не было. Но к словам жены обязательно следовало прислушаться. У женщин на это дело нюх, не хуже, чем у тех самых суперлюдей.

У нас первенцем была девочка, у Милки — мальчик. Как же я тогда удивлялся реакции Вилли! Он же мне все уши прожужжал, что хотел именно девочку. Почему? Да потому что так желала его суженая.

— Что ж ты так переживаешь? — спросил я его в тот раз. — Будто это последний ваш ребенок. Будет вам и девочка.

— Пусть будет, костьми лягу! — громогласно заявил мне прямо в глаза поросенок.

— Будет, будет. Ложись, ложись, — весело смеялась над ним Мила.

Забегая вперед могу отметить: вторым у Штаммов вновь родился мальчик. Даже несмотря на то, что оба страстно желали девочку, прибегать к помощи службы планирования семьи они не стали. Хотя все, что потребовалось бы в данном случае от Вилли — лишь пару недель попить таблетки. В этом они, впрочем, как и наша чета, придерживались принципа строгого следования естественному развитию событий. И только с третьей попытки у них появилась девочка. Ох и праздник они тогда закатили! Радовались, как младенцы.

А потом Вилли вновь с головой погрузился в работу, забросил тренажеры, набрал килограмм двадцать лишку, но Милка лишь с еще большим жаром пыталась обнять ставшего необъятным для ее ручек тело супруга и все это напоминало мне ту самую их первую встречу на нашей с Леной свадьбе.

Запах ароматного запеченного на углях мяса понемногу распространился на всю близлежащую территорию. Раз за разом мы уже ловили восхищенные и завистливые взгляды от расположившихся неподалеку соседей. Отец снял первую порцию шашлыка, положил ее в неглубокую миску и теперь как надоедливых мух отгонял тянущихся к лакомству внуков.

— Деда, ну дай! — канючили Вера с Клаусом.

— Рано еще, обожжетесь. Подождите пока остынет. Берите пример с Ричарда.

— Ричард маленький, он не понимает!

Мы до самого глубокого вечера были на пляже. Купались, загорали, съели целое ведерко мяса и все это время Вилли мотыльком заботливо порхал над Милкой, постоянно загоняя ее в тень. Это было смешно, но мы старались не показывать вида. Вечером, когда пришла пора возвращаться домой, дети от всей беготни еле тащили ноги, а Ричард откровенно устроился у меня на руках. В общем, повеселились на славу. И малые заснули, едва уронив головы на подушки.

А на следующий день отец взял напрокат у друга его катер и устроил нам настоящий морской круиз. Ох! Как же Вера гордилась, что на нее надели почти настоящий взрослый спасательный жилет, а на Клауса с Ричардом — лишь небольшие детские. Они облазили весь корабль, как гордо окрестила малышня этот небольшой рыболовецкий траулер, под присмотром деда заглянули даже в машинный отсек, где натужно гудел дизель, посетили каюту, пост управления, обследовали все садки для рыбы, потребовав поднять каждую крышку.

Возвращались мы в свой мегаполис поздно вечером. Уставшие невероятно. В автобусе нас так разморило, что водитель едва смог растолкать нас на конечной. Но именно об этих двух с половиной днях, проведенных тогда шумной компанией у родителей, и двух ночах, когда мы ночевали вчетвером в комнатке, рассчитанной на одного, мне почему-то так приятно вспоминать и по сей день…

А года через четыре нашу семью посетило горе. Не стало отца Лены Германа Петровича. Последнее время он неважно себя чувствовал, но все храбрился, запрещая нам принять в нем участие, и когда впервые за долгие годы вдруг не вышел на работу жена тут же побежала к нему домой. Она нашла его в своей постели, он умер во сне. Не могу описать, что творилось тогда с Ленкой. Нет она не плакала навзрыд. Из ее прелестных глазок не пролилось ни слезинки. Она просто как-то замкнулась в себе и с дьявольским остервенением занялась приготовлением к похоронам. Я хотел ей помочь, но она лишь холодно отстранила меня везде и все делая только сама. Она никого не приглашала на погребение, но зал прощаний в крематории оказался не в силах вместить всех желающих проститься. И каждый хотел высказаться, но произносил всего несколько фраз, уступая место следующему. Потому что в первом ряду сидела побледневшая и осунувшаяся Лена и нельзя было затягивать этот страшный для нее день. И только мой отец все говорил и говорил, вспоминая как проводил вечера со своим сватом, как они вместе прятались от моей матери, умыкая из серванта спиртное, как однажды на рыбалке Герману Петровичу попалась «не по зубам» рыба, едва не утащившая его вместе с креслом за собой в воду. Он говорил весело и о веселых вещах. Видимо, отец потерял чувство реальности. Его осторожно отвели от гроба, а он все говорил и говорил не в силах остановиться. И лишь Лена так и не проронила ни слова.

— Папа, ты никогда не покинешь меня, — еле слышно прошептала она, когда я развеивал прах Германа Петровича с невысокой скалы над морем. Это были, наверное, первые слова, произнесенные ей за день. Затем она обратилась ко мне. — Спрячь ее так, чтобы я ее никогда не нашла, — и еле заметным движением указала на урну в моих руках.

Я не ответил. Было незачем. Просто поставил траурный сосуд на одну из верхних полок в квартире ее отца для верности прикрыв его другими вещами. Только через месяц моя Лена начала отходить, становясь прежней. А я все ожидал ее возвращения…

Ей тогда предложили освободившуюся должность Главного архивариуса, но она наотрез отказалась, согласившись стать лишь помощником и, насколько мне это известно, больше никогда не входила в кабинет своего отца. Конечно, до меня все это доходило только в качестве слухов, но они были слишком правдоподобны. Квартиру Германа Петровича мы оставили себе, но бывали там только по памятным датам в остальное время оставляя ее пустующей. Про урну Лена больше никогда ничего мне не говорила…

Насколько смерть