дворца в дворцовую церковь, самый же дворец был деревянный, а для «палаты» башня является весьма мало подходящей[132].

Как бы то ни было, но в четырехугольной башне Боголюбова монастыря мы имеем памятник, несомненно, XII века. Над ней надстроена колокольня, совершенно исказившая этот каким-то чудом доживший до нас остаток глубокой древности, но все же стены древней части и их украшения и сейчас еще ясно говорят о родстве этой постройки с храмами суздальской земли. Посредине стены мы видим протянутый знакомый арочный пояс с бегущей над ним дорожкой из каменных ребер. Стены эти производят поистине глубокое впечатление среди безмолвия безлюдной обители, и от них не хочется уходить снова в шумный город.

XIV. Начало Москвы

В первой половине XIV века, в княжение Ивана Даниловича Калиты, начинается возвышение Москвы. При Калите воздвигаются в Москве каменные церкви. В XIV веке Москва вообще была почти исключительно деревянным городом.

Каменные здания считались такой редкостью, что летописи упоминают о них наряду с государственными событиями. Калита сооружает соборы Успенский и Архангельский и церковь Спаса на Бору. Первые два храма были разобраны при Иване III. Церковь Спаса на Бору уцелела до нашего времени. Она выстроена из белого камня, так же как и владимирские храмы. Древняя кладка еще и теперь сохранилась вышиной приблизительно в рост человека. Остальная часть, сделанная из кирпича, есть позднейшая переделка. Хотя в настоящее время древняя часть церкви так окружена пристройками, что по наружному виду трудно составить себе понятие о первоначальном виде церкви, однако при взгляде на план легко отличить самую древнюю часть: это четырехугольник с тремя алтарными выступами и четырьмя столбами внутри. Церковь была одноглавая, кубического типа.

Все церкви Калиты, очевидно, были выстроены по образцу владимирских храмов. Москва имела в окрестностях материал, годный для каменных построек, но она еще не имела искусных зодчих и каменщиков. Те и другие приходили сюда из Владимира или Пскова, которые славились тогда своими мастерами. Это доказывает церковь Спаса на Бору; она, несомненно, выстроена под влиянием владимирских церквей: об этом говорят план церкви и форма порталов, которые главным образом встречаются в храмах Владимиро-Суздальской области. (Арки с заостренным возвышением, как в церкви Спаса на Бору, мы видим уже в Княгинином монастыре.) Еще больше сходства с владимирскими храмами заметно в плане и общем облике Успенского собора в Звенигороде. Однако в деталях он уже значительно от них отличается. Год его постройки неизвестен, но известно, что ближайший по сходству собор Саввина монастыря да и сам монастырь основаны в конце XIV века, и к этому же времени можно приурочить сооружение собора.

Время Ивана Калиты было последним отголоском домонгольского периода. Господство татар мало помалу подавило зародыши монументальной архитектуры, так что от времен Едигея (начало XV века) до Ивана III (конец XV века) в Москве не было воздвигнуто почти ни одного значительного здания. Техника каменного искусства пала, русские мастера разучились строить здания, разучились растворять известь, делать кирпич, бутить прочно и сводить своды; они пытались сооружать здания, но опыты их были неудачны: церкви падали.

Насколько русские разучились в монгольский период каменному зодчеству, доказывает история Успенского собора. Успенский собор, сооруженный еще Калитой, сделался в конце XV века уже тесным для такого города, как Москва. Кроме того, он настолько обветшал, что грозил падением. Поэтому Иван III в 1472 году поручил двум московским мастерам, Кривцову и Мышкину, разрушить старый храм и на его месте соорудить новый, более обширный, по образцу Владимирского Успенского собора. Но оказалось, что московские мастера были весьма неопытны: они сыпали внутрь стен мелкий камень и заливали его известью, прибавляя в нее слишком много песку, отчего она становилась малоклейкой и стены не получали надлежащей прочности. Оттого, замечает летописец, «не крѣпко дѣло» вышло: собор, возведенный уже до сводов, в 1474 году обрушился. Тогда великий князь послал в Псков за тамошними мастерами, но и эти не взялись за продолжение работы. Иван III приглашает иностранных художников. По его призыву являются в Москву Фиораванте, архитектор из Болоньи, Алевиз, Бон, Марко и миланец Пьетро Антонио Соларио. Среди них наиболее крупной фигурой является Ридольфо Фиораванте, гениальный математик, инженер и архитектор, прозванный своими согражданами Аристотелем[133].

Почти все исследователи (напр., Забелин, ІІокровский и др.) считают нужным отметить как факт, что деятельность итальянских архитекторов в Москве не была свободной, но должна была сообразоваться с византийскими преданиями, находившими свое выражение в памятниках старинного русского зодчества. При этом ссылаются на то, что Фиораванте, прежде чем приступить к сооружению Успенского собора в Москве, должен был, по желанию Ивана III, отправиться во Владимир для осмотра тамошнего собора. То же повторилось и с другими итальянскими архитекторами. Отсюда выводят, что русские, очевидно, тяготели к своей исконной излюбленной византийской форме и не позволяли итальянцам изменять ее, рекомендуя им копировать с владимирского собора и других русских памятников. Мы не будем повторять этого общего места: в Москве в ту пору существовало много деревянных церквей, которые не имели ничего общего с византийскими формами, поэтому в Москве едва ли могли так строго придерживаться определенного понятия о типе храма. Поездка Фиораванте во Владимир объясняется просто и естественно: зодчий иностранец, приглашенный строить русский храм, конечно, прежде всего должен был ознакомиться с тем, в каком виде строятся на Руси каменные церкви, и взять их за образец. Нет ничего удивительного в том, что на Владимирский Успенский собор ему указали как на такой именно образец, ибо он все еще составлял красу и удивление для всей Северной Руси. Не только Фиораванте, но и своим собственным мастерам, Кривцову и Мышкину, Иван III рекомендует взять за образец собор во Владимире.

Если сравнить Московский Успенский собор с Владимирским, то не трудно убедиться, что между ними не много общего. Конечно, общее сходство есть, но оно не может считаться решающим. Это общее типическое сходство простирается на всю группу храмов Древней Руси, на всю область храмового зодчества, выработавшего кубическую форму купольного храма. Московский Успенский собор – шестистолпный, причем четыре столба круглые. Это для Москвы – нововведение, от которого составитель Софийского временника приходит в восторг, говоря, что верх храма покоится «аки на четырех древах». Во Владимирском соборе – три алтарных полукружия, в Московском же их пять. Влияние Владимирской архитектуры отразилось только на фасаде собора. Здесь мы видим такой же пояс из колонн, украшенный аркатурой, такие же входные двери (порталы) и невысокие купола. План Архангельского собора очень похож на план Успенского. Только